не узнал, то откуда известно, что его лягнул Хрипатый?
Рядовой Осипов смотрел на меня и, наверно, думал, вот привязался, скотина! Но всё-таки решился и пролил свет.
– Вскоре взяли «шестёрку» Хрипатого. Пытался толкнуть парочку новеньких «Зорких» и один «Киев». Он и раскололся, даже сказал, что пахан прячется в развалинах. Ну, там, где при немцах находился полицай-президиум. Неделю его высматривали – шиш! А я в тех краях оказался через неделю, шёл в штатском. Костюм на мне новенький, только что справил. Тэтэшник, правда, со мной, в брючном кармане. Из-за него и раздухарился: дай, думаю, загляну! Заглянул и сразу нарвался на Хрипатого. А он уже «пушкой» успел обзавестись. Пальнул в меня – и деру. Я свою дуру и достать не успел. Шарахнул вслед сквозь штанину, да где там! Он там все лазейки разнюхал. Ушёл гад, а у меня… вот, – и он показал свежую заплату на брючине испорченного костюма.
Мужья воистину несносные творения, но раз уж Провидение придумало брак,
То бедные жены их всё-таки выносят, хотя и сами удивляются как.
«В город, в город, немедленно в город!» – твердил я себе ежедневно, обалдев от великого сидения на берегу пустынных волн. Договорился с Сёмкой, что он присмотрит за Карламарксой, а Дикарку я заберу с собой. Однако мне не пришлось воспользоваться его услугой: как всегда внезапно вернулась подруга, и я отложил поездку на неделю.
– Живой?! – вроде как удивилась она, застав меня трезвым, сытым и даже с выбритой физиономией.
– Не такой уж горький я пропойца, чтоб, тебя не видя, умереть! – огрызнулся я, норовя чмокнуть путешественницу.
– Плешивый, пузатый, трезвый… – ворковала она, прижимаясь к моим телесам и гладя поредевшую маковку.
– Неприлично трезвый, – отозвался я.
– Почему – «неприлично»?
– Потому что непривычно. Вопреки статусу, присвоенному мне тобой.
– Статус приходит и уходит, а ты у меня – остаёшься, – подвела она черту и тем завершила протокольную часть встречи, но ещё некоторое время отбивалась от собак. Те прыгали вокруг неё, изображая бурные, долго не смолкающие аплодисменты и радуясь возвращению главной кормилицы.
Я тоже радовался. Мир и благоволение… Боже мой, как хорошо! Поездка в город была отложена на неделю, но я намеревался осуществить её. Приехав из Перми, она три дня провела у детей, мне тоже хотелось взглянуть на них и внуков. Законное желание, которое в другое время встретило бы отпор, нынче было принято к сведению весьма благосклонно. Я же успел вскопать наши сотки, не погубил рассаду, успел избавиться от «улик», а на мольберте, свидетельством благонадёжности и чистоты помыслов, высился ещё не просохший пейзаж. Конечно, жену смущала сама идея поездки в город, где возможны нежелательные встречи, а с ними – загул. Но к детям – это священно!
Ничто уже не держало меня.
Холсты были приняты худсоветом в лице