пару месяцев горе моё утихло и перестало быть горем. Иногда лишь пощипывало сердце.
Как-то ночью мне вздумалось поиграть на аккордеоне. Бахатову тоже не спалось, и он увязался за мной. Начальство недавно отвело мне глухую каморку во флигеле, где я мог репетировать, никому не мешая. Бахатов прилег досыпать на тряпках, а я сел играть.
Послышались шаги и голос Вовчика: «Глостер – хуй в компостер, кончай полуночничать!»
Я отложил аккордеон и повернулся к Вовчику. Что-то в моём лице насторожило его, и он уточнил:
– Или в рыло хочешь?
Я машинально промотал головой отрицательный ответ. Проснулся Бахатов. Всегда лояльный и послушный, он так вольнодумно посматривал, точно ждал от меня чего-то. Я спросил его обо всём сразу:
– Что?
– Шары, – улыбаясь, сказал Бахатов. Он смотрел на Вовчика, точно видел его впервые. В этот момент Вовчик ударил меня. Я будто выронил зрение из глаз и присел, шаря по полу слепыми руками.
«Вставай, блядь ебанутая, – донёсся голос Вовчика, – и в палату, оба!»
Полутёмная каморка вдруг озарилась. Мне показалось, что кто-то включил карманный фонарик – может, дежурный врач. Я поднял голову и замер, очарованный. Сиял Вовчик. Сверкающая структура света растворила его тело и одежду. Вовчик увиделся мне состоящим из множества цветовых гранул, прекрасный, как глаз насекомого.
– Шары, – тихо повторил световидящий Бахатов.
Вовчик возвышался надо мной, весь в шариках-блестках. Мои руки жадно потянулись к Вовчику и стали привычно отвинчивать от него шарик за шариком. Он закричал, но крика не было, только пронзительный луч света вспыхнул из его рта, как прожектор. Вспыхнул несколько раз и иссяк. Вовчик померк. Один за другим перегорели светящиеся шарики, потом полопались, как лимонадные пузырьки. На полу лежали бездыханная туша и похожие на майские флажки кровавые лоскутки кожи.
Видимо, мы всё-таки нашумели. В каморку зашёл Амир. И сразу попытался сбежать. Я воткнул ему в спину растопыренные пальцы и достал ими до позвоночника. Амир рухнул, но продолжал ползти к двери и даже вцепился пальцами в порожек. Подчиняясь звериному инстинкту погони, я поймал его за ногу и резко рванул, до хрящевого хруста. Амир, как ящерица, отбросил ногу. Я подтянул Амира к себе.
Вдруг силы оставили его, он перевернулся на спину и надорванно сказал:
– Тебе пиздец, Глостер, понял? – Он заправил оторванную ногу в штанину и уже целиком отполз к стене.
– Позови врача, сука, – сказал он Бахатову. – Чего ждёшь?! – Пот на его лице смешался со слезами. Амир посмотрел на меня каким-то подсыхающим взглядом и прошептал с детской обидой: – Пиздец… – Боль вытекла из его лица, оно успокоилось и застыло.
Мы оттащили трупы в дальний угол и забросали тряпками. Я отдавал себе отчёт, что совершил злой поступок. Но пресловутая совесть меня не мучила, как раньше не мучила ревность. Я убил санитаров не из чувства мести, а, скорее, от удивления. Это было просто