к ее горлу… чтобы поцеловать? Или укусить? Снежка так и не поняла этого… Она размахнулась и швырнула кусок масла с отравленным кольцом прямо ему в глотку.
Принц поперхнулся, непроизвольно сглотнул, и масло помогло кольцу проскользнуть в его пищевод.
– Что ты со мной сделала?! – воскликнул он раздирая себе горло, сдирая с шеи длинные окровавленные полоски кожи. Изо рта у него повалил дым, из уголков глаз тоже потянулись струйки дыма, на лице вздулись черные вены. – Что ты сделала со мной, Белоснежка?!
Он попытался схватить ее, но она отпрыгнула в сторону, и Принц нырнул головой в открытое окно.
Снежка изо всех сил толкнула его в спину.
Падая, людоед завопил. Она услышала в его голосе ужас и муку, и это ее обрадовало.
Крик оборвался, и Снежка выглянула из окна. Неподвижное тело Принца распласталось на камнях у стен замка.
А вдали, на дороге клубилась пыль. Снежка различила трех всадников, скачущих во весь опор – это были ее братья, они заберут ее домой.
Кристина Генри
Мост Тролля[4]
Почти все железнодорожные пути разобрали в начале шестидесятых, когда мне было три или четыре года, и сеть дорог разорвали на клочки. Ехать было некуда, кроме Лондона. Маленький городишко, в котором я жил, оказался в конце ветки.
Самое раннее воспоминание: мне восемнадцать месяцев, мать в больнице, рожает мою сестру, и бабушка спускается со мной к мосту, берет меня на руки, и показывает поезд, проходящий под ним, пыхтящий и дымящий, словно черный железный дракон.
За следующие несколько лет сгинули последние паровозы, а с ними вместе и сеть железных дорог, соединявших деревню с деревней и городок с городком. Я не знал тогда, что время поездов заканчивается. И к тому времени, когда мне исполнилось семь, они уже ушли в прошлое.
Мы жили в старом доме на окраине города. За домом начинались поля, заброшенные и пустынные. Я часто перелезал через забор и устраивался с книжкой в тени тростника, а если чувствовал тягу к приключениям, начинал исследовать земли опустевшего поместья, спрятавшегося за полями. Возле особняка находился живописный заросший пруд, через него был перекинут деревянный мост. Бродя по полям и лесам, я не встречал ни сторожей, ни смотрителей, и никогда не пытался войти в дом. Это могло бы навлечь на меня несчастье, к тому же я свято верил, что опустевших старых домах водятся привидения.
Не то чтобы я был суеверным, просто искренне верил тогда в существование мрачных и опасных тварей. Юношеские убеждения твердили мне, что ночь полна призраков и ведьм, голодных, облаченных во мрак и колышущуюся тьму.
И, разумеется, я был уверен, что противоположность ночи, светлый день, надежен и безопасен.
Светлый день был всегда безопасен.
Мой ритуал был таким: в последний день летних занятий в школе, возвращаясь домой я снимал с ног ботинки и носки, и не выпуская их из рук, шел мягкими и розовыми ступнями по каменистой, кремнистой тропе. Во время летних каникул я надевал башмаки только под самым жестким нажимом. И соблюдал свободу