на вещи, как поезд тронулся. «Слава богу, успела!» – подумала Верка. Она еще раз пересчитала сброшенные вещи, подняла голову и увидела брезгливое лицо проводницы последнего вагона, медленно проплывающее мимо. Верка сразу люто возненавидела проводницу, так презрительно посмотревшую на ее вещи и на нее.
– Давай, давай, жми! – крикнула вдогонку поезду Верка. – Нечего разглядывать! Уборную лучше бы мыла!
Покричав, Верка сразу успокоилась. Никаких отрицательных эмоций она никогда не копила. И теперь, откричавшись, принялась за дело. Достала из сумочки булку, отломила кусок, из пакета достала жареную печенку, крупно откусила дважды, все снова спрятала и потом, в который уж раз, опять пересчитала вещи. Чемодан – раз, сумка – два, две авоськи – четыре, шуба (громадный сверток упакован еще в магазине) – пять, полиэтиленовая лошадь в целлофановом пакете – шесть, сумочка – семь.
– Как я это попру? – удивилась Верка. – Хоть караул кричи!
Она внимательно оглядела перрон, народу не было, и Верка в два приема перенесла все с платформы на лавочку. Отсюда до автобусной остановки было метров сто, но одной туда все не перетащить: автобусную с лавочки не видно, вещи же не оставишь. Поэтому, не задумываясь, Верка крикнула какому-то мужчине, который в эту минуту шел мимо:
– Молодой человек! А молодой человек!
Он остановился и стал поджидать бежащую к нему Верку, всю в льстивой, ласковой улыбке.
– Ой, – говорила она, – помогите! Самой никак не донести!
Молодому человеку было лет пятьдесят пять. «Еще не старик, – подумала Верка, – и уже не мужик». Наметанным глазом определила: непьющий. «С ними хуже сговариваться!» – мелькнуло у нее, и, улыбнувшись еще приветливей, она добавила:
– Мне ж только до автобусной, и я заплачу.
Немужик-нестарик смотрел скучно, Веркина улыбка его не волновала, он равнодушно глядел, как она выставила вперед широкое плоское колено и слегка постукивала крепкой крутой ногой в растоптанной босоножке. Веркины женские прелести его явно не трогали.
– Не, – сказал он. – У меня грыжа. Мне тяжелое нельзя.
– Да разве ж я о тяжелом? – возмутилась Верка. – Я ж вижу, вы с виду хлипенький, я вам и хотела предложить понести лошадь и шубу.
Верка метнулась к вещам, поставила перед ним полиэтиленового коня и протянула сверток с шубой.
– Не сомневайтесь насчет грыжи, – сказала она уверенно. – Не сомневайтесь. Я гнойная операционная сестра. Грыж я ваших навиделась во всех местах.
Мужик неуверенно взял за ручку пакет, за бумажные веревки сверток.
– Ну, ладно, – сказал он все так же скучно, – пошли.
– От спасибо! – обрадовалась Верка. – Только я сейчас авоськи свяжу.
Так они и шли. Впереди немужик-нестарик с конем, шубой и грыжей. Сзади тяжело, даже слегка приседая, Верка. В руках чемодан и сумка. Две связанные авоськи – через плечо.
– Ой! – сказала Верка, просто падая на лавочку возле автобусной остановки. – Ой! Чи живу я еще?
– Живешь, – сказал немужик-нестарик. – Вы, бабы, народ крепкий. Вон у тебя ноги какие, а ты посмотри на мою. – Он подтянул вверх штанину, показывая Верке худую, синевато-белую, без волос ногу. – Четвертая часть твоей.
Верка брезгливо сморщилась. И тут же вспомнила проводницу последнего вагона. Нет, Верка не хотела быть на нее похожей, и хоть мужик с голой ногой был ей уже не нужен и противен, Верка сочувственно покачала головой.
– Да, худой вы, худой. Грыжа мучает? – И полезла в сумку. Сверху лежала булочка, от которой она откусила дважды, и кусок печенки. Она сложила это себе на колени, снизу достала кошелек. – Нате, – сказала она и протянула полтинник.
Тот взял монету, кивнул и пошел дальше, а Верка, вздохнув, стала доедать булку и печенку. На этот раз она не торопилась. Автобус раньше чем через час прийти не мог. Она ела и думала, сколько на свете разных людей. Взять хотя бы ту же проводницу. Чего она скособочилась, глядя на Верку, чего? Какое у нее о себе такое мнение? А с людьми как разговаривает! Только что не матом! Туда она ехала, обратно – одно и то же: чаю не допросишься, сдачи не получишь, туалет только с одной стороны вагона открыт, а уж чтоб помыть там лишний раз – и не жди. Не нравится – не работай, а если работаешь, так хоть деньги оправдывай!
Потом этот немужик-нестарик. Это же надо! Что он нес? Да, считай, ничего! А стоял, ждал полтинника, ногой тряс. Противные мужики с грыжей, противные! Носятся они с ней, как с писаной торбой. Как еще этот не спустил штаны, не показал ей свое сокровище. Бывало и так. Скажешь где-нибудь, мол, сестра я, гнойная, операционная, так и знай, прителепает какой-нибудь и начнет гордиться. И уже ни о чем с ним говорить нельзя, только одно: резать или не резать и много ли смертных случаев. И не верит, что никто ни разу не умер. Хотя Верка в такой момент всегда жалела об этом.
Или взять ту же Шурку. Живет в Москве. А что имеет? За очками морды не видно, а снимет их – вся согнется, скукожится. Утром кофе, вечером чай, а что в середине? Верка была у нее четыре дня, а кастрюли на плите не видела. И вообще кастрюли