переглянуться. «Совсем скверно», – подумала Даша, прекрасно врубившись, что Дронов (неформальная кличка – Дрын) с ними играет, не особенно и маскируясь, и мина вот-вот рванет.
Дронов тоже уселся во главе стола, постучал пальцами по газете. Под газетой что-то лежало, плосковатое, чересчур толстое для конверта с жалобой.
– Выздоровела, Дашенька? – спросил генерал медоточиво. – Все в порядке?
Даша осторожно кивнула.
– Нервишки не шалят, волноваться и переживать не противопоказано?
– Все нормально.
– Как жизнь? Замуж не собираешься?
– Не тянет что-то. – Она для разведки попробовала легонько улыбнуться.
– А что так? Некогда или подходящего мужика нет на примете?
Она ответила универсальным жестом – пожатием плеч. Генерал набычился. Похоже, ему надоело играть и бездарно ломаться.
– Проверим-ка ваше чутье, господа сыскари, – сказал он почти дружелюбным тоном. – Как по-вашему, зачем я вас вызвал?
Даша вторично прозондировала почву мимолетной улыбкой:
– Сообщить пренеприятнейшее известие?
– Теплее. А какое?
– Пожаловался кто-то, – сказала она уже увереннее. – Снова Казмина?
– Холодно.
– Кто тогда? Марзуков?
– Ты анекдот про Суворова знаешь? Сказал он однажды одному трепливому офицерику, что жизнь тому осложняет один-единственный лютый недруг. Тот, дурачок, стал взахлеб разные фамилии называть, в точности, как ты сейчас, а Суворов ему говорит: «Враг твой – язык твой, милай…» Ну, в точности о тебе, звезда моя. Жалоб на тебя не было. Просто-напросто какой-то доброжелатель прислал анонимку. Анонимки же всегда доброжелатели шлют…
– И в чем там меня обвиняют?
– Да ни в чем. Доброжелатель ведь. Все, что нужно, ты себя сама оборудовала. – Он сбросил газету, прикрывавшую, оказалось, большой нестандартный конверт из серой бумаги, запустил туда пальцы и вытащил цветную фотографию. Щелчком отправил ее через стол Даше. – Эту погляди для начала, у меня еще много, самых разных…
Даша осторожно взяла снимок. Воловиков придвинулся, тоже заглянул. На фоне пестрых книжных полок в раскованной позе стояла рыжеволосая девица, имевшая на себе из одежды лишь распахнутый милицейский китель. Какое-то тягостное мгновение до Даши не доходило, потом вдруг, рывком, осознала.
И узнала свою собственную персону – с хмельной, невыносимо глупой улыбкой от уха до уха, растрепавшимися волосами. Даже если бы специально позировала, столь вульгарной и откровенной позы могло и не получиться.
Рядом громко крякнул Воловиков. Даше казалось, что у нее тлеют и дымятся кончики ушей, и не щеки пылают, а все тело. Она застыла в неловкой позе, не зная, что предпринять – то ли положить снимок, то ли…
– Нравится? – безжалостно спросил Дронов. – Я ж говорю, у меня всякое есть. Хочешь полюбоваться, проказница-озорница? Ну, ты у нас раскомплексованная…
Вспомнив, что последовало вскоре после