пот заливал дрожащую, точно сползающую кожу; глаза вылезали из орбит, пытаясь поймать загробный взгляд Кондратия Селиванова. Кто-то визжал:
– Скачу, скачу, скачу. Христа ищу, ищу! – и на четвереньках скакал по углам, обрывая пустоту.
Михей сидел смирнехонько на скамейке, сложив ручки, с благостно-блудливым выражением лица; к его тихой роли, видимо, привыкли. Соннов сидел рядом, мертво поворачивая голову по сторонам. Около его ног прополз взмокший, судорожно-сморщенный старик со строгими глазами.
– Ползу, ползу, ползу. Ко новому Христу! – сердито шипел он, волочась по полу.
Из-под узенького окна раздался визгливо-небесный, истеричный бабий голос:
Как у нас на Дону
Сам Спаситель на дому,
И со ангелами,
Со архангелами.
Голос замолк, а потом в баню вползла точно сгоревшая, дрожащая женщина, почти голая; груди у нее были отрезаны, зато виднелись засохшие черно-красные раны-рубцы.
Федор сначала тупо глядел на молящихся, потом вдруг все исчезло, и ему показалось, что его существование заполнило собой всю эту баньку и даже вывалилось во вне, на пространство; больше никому не осталось места.
Он опомнился только тогда, когда все было кончено.
Михей схлопотал где-то в доме чайку и занес с каким-то детиной стол; покрыл его белой скатертью; тут же появились и принадлежности чаепития: самоварчик, чашечки.
Усталые, потные, но миролюбивые скопцы благодушно расселись попить… Один Федор молчал, чем навел на всех мысль о своей недоступности.
…Утром, возвращаясь с Михеем по шоссе, Соннов пел себе под нос какую-то суровую песню. Это был показатель хорошего настроения.
Правда, скопцы произвели на него весьма жалкое впечатление. К тому же все общее, объединяющее людей, казалось ему глупым и детским.
– Свое, свое надо иметь, – глухо бормотал Федор, отбрасывая ногами подворачивающийся мусор.
Вспоминал об Анне, о Падове. «Эти вот люди…» А «свое» он чувствовал таким необъятным и громадным, что ему было трудно его с чем-либо сравнивать…
– Все-таки это лучше совсем обнакновенных… Кто в школу ходит, – прошамкав, проговорил Михей.
– Ну об этих мы и не говорим. Это просто грибы, – ответил Соннов.
Наступал новый день. Насчет убийств Федора немного отпустило. А когда всуе он подошел к покосившемуся домику старушки Ипатьевны, в окне виднелась человеческая фигура. То был Анатолий Падов.
Как только Падов – почти месяц назад – приехал в Москву, покинув Лебединое, то, чтобы подкрепить свои силы пред ужасом жизни, он бросился на кладбище, около В. Здесь его уже давно знали. Могильщики приветствовали Толю радостными, мертво-утробными криками. Несколько дней он провел у них, пьянствуя, помогая рыть могилы, ночуя где-то по закуткам, чуть ли не в самой церкви. Могильщики – простые, скудоумные, но уже тронутые углом тления ребята – считали его «беженцем». Им очень нравилось, что он рыл могилы хохоча.
На