прозевала, а если б познала и полюбила его так, как плоть свою полюбила, спаслась бы, и не в аду сейчас бы была, а в духе. Не успела, не смогла за одним благом увидеть более великое, пропустила его. Бедная, бедная…
Мефодий тем временем закурил: достал самокрутку (он никогда не курил иное), покашлял и затянулся…
– Непутевая все-таки девка была, – добавил он, прохрипев. – А все от того, что мать свою съела.
– Как съела?! Ты что?!
– Понимаешь, дочка, – тихо сказал Мефодий, – люди эти сварили ее мать, чтоб съесть, но мало кто знает, что один добрый человек среди них захотел накормить дите и дал ей материнскую плоть, из миски, как собачке. Она и полакала: ведь маленькая была, несмышленыш. Непонарошку. А потом добрячок, накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал…
Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то убедительным. Однако она не знала верить ей или нет.
– Такие уж люди-то были, – шумно вздохнул Фодя и повел ушами. – Может быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные уже были… Но дело не в этом, Люда. – Мефодий закашлялся, и голова его опустилась, точно в пустыне. – Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как бы в оборотную сторону пойдет… Против всего движения.
– Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, – пробормотала Люда. – Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.
– Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но может быть, все бы обошлось, если бы она – хоть и не по своей воле – свою мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а проклятие висит… На безвинной – проклятие. Да, не в проклятии дело, шут с ним, с проклятием, а в оборотном повороте.
– Замудрил, дедуся, замудрил, – раздраженно ответила Люда, ужасаясь Иркиной судьбе. – Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил. Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.
Она почувствовала невероятную жалость и обиду за Ирочку: если еще это на нее навалилось?! Трехнуться можно, а она вон какая здоровенькая была, аппетитная…
– Дедушка, – умоляюще обратилась она к Мефодию. Тот опять прыгал головой вниз вокруг пня, – да не говори ты такие вещи. Твои тени все напутали. Не может быть, чтоб на дите столько всего…
– Бог милостив, – пробормотал Фодя, прыгая вокруг. – Еще не такое бывает, девушка! Мир-то вон как велик! Планета! – уважительно прикрикнул он. – А дедусей меня не называй!
– Хорошо, хорошо, – почти истерически выкрикнула Люда. – Да присядь, Фодя… Неугомонный!
Фодя присел.
Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором монотонно лаяла собака.
«Первый раз слышу такой лай», – подумала Люда и сказала:
– Фодя, а что мне делать-то?! Хочу Ирке помочь!
Мефодий даже вздрогнул (по-человечески) и подпрыгнул на скамье.
– А кто ты такая будешь-то, чтоб людям с того света помогать?! Мы, девушка, кошке и то по-настоящему помочь не можем, ибо когда загадано – тогда и помрет, хоть квасом ее пои…
– Ишь,