нитка цветных стеклянных бус с розовато-коричневыи треугольным камешком.
– Что это? – хмурясь, спросил Тахаш.
– Это амулет, который я повесила девочке на шею. – Бероя отвечала с трудом, зубы у нее стучали, как от сильного холода или лихорадки. – Та женщина забрала его… коснулась лица девочки и забрала амулет… и в тот же миг лицо девочки преобразилось.
Все кругом потрясенно молчали. Смысл сказанного не сразу, но все же начал доходить до них.
– Та женщина сказала, что дитя будет первой красавицей царства? – голос Тахаша упал до шепота.
– Да, господин.
– И после этого женщина исчезла?
Бероя не ответила. Вместо нее заговорил младший советник, рискнувший сделать вывод из того, что услышал и увидел.
– Она никуда не исчезла, милостивый господин! Она осталась здесь. Она и сейчас здесь! Вот она! – и дрожащей рукой указал на изваяние.
Дрожал и голос Берои, когда она произнесла:
– Богиня услышала мои молитвы и явилась исполнить их…
Советник радостно сообщил:
– Но непосвященные могут ослепнуть, увидев божество воочию! Поэтому богиня окутала себя покрывалом, а когда вновь стала истуканом, сбросила его!
Никто уже и не слушал объяснений. Те, кто раньше боялись дать имя своим догадкам, восторженно вопили:
– Чудо! Чудо! Богиня свершила чудо!
Жрица раскачивала головой из стороны в сторону, вроде тех глиняных игрушек, что продают на рынке на забаву детям. Она силилась уразуметь, грозит ли что-либо ей самой и храму, но не могла.
Тахаш стоял, как оглушенный. Каждому приходилось слышать, как боги и богини нисходили к смертным, говорили с ними, ели, пили, состязались в борьбе и разделяли ложе! Но одно дело – слышать, и совсем другое – когда это касается тебя и твоих близких. Наконец он воздел руки горе и громко расхохотался. А потом воскликнул:
– Все – во дворец! Я открываю закрома, опустошаю погреба! Будем пировать в честь моей красавицы!
И был пир в княжеском дворце, и праздник во всем Маоне. Во множестве было заклано скота, мелкого и крупного, и птицы – без счета. И вволю съедено хлебов, как грубого, так и тонкого помола, и сладких каш, и плодов разнообразных. И еще больше выпито пива, и вина, и сикеры.
А девочке дали имя. Пусть и с опозданием. Особо не мудрили – назвали ее Далла, что значит "прелестная" либо "красавица".
За общей радостью об ослепленном провидце никто и не вспомнил.
Когда Далле исполнилось двенадцать лет, ей стали прикрывать лицо. И такой обычай бытовал во многих городах, но не в Маоне. Даже замужние женщины не прятали здесь лица, тем паче девы, еще не узнавшие брачного ярма. Однако она становилась так хороша, что поневоле хотелось укрыть эту красоту от дурного глаза. А заодно от жарких лучей солнца, которое пусть и не было в Маоне таким безжалостным, как в прочих областях Нира, все же палило преизрядно. Поэтому жители Маона в большинстве своем смуглы,