центральной панели царство безгрешности – земной рай, где нет ни голода, ни стыда; идеальный мир, в котором люди могли бы жить, если бы не ослушались Божьего запрета и не отведали плод с Древа познания добра и зла; или – что все же более вероятно – царство страстей и пороков, которые овладели человеком после грехопадения и ведут его в ад, изображенный на правой створке триптиха[12].
Однако и в работах на традиционные церковные сюжеты у Босха встречается множество иконографических «аномалий». И часто вовсе не очевидно, вкладывал ли он в привычные для средневековой иконографии образы тот же смысл, что его предшественники и современники.
Эта небольшая книга продолжает мои исследования, посвященные средневековым знакам инаковости и приемам демонизации еретиков и иноверцев. В ее фокусе всего один образ – «Поклонение волхвов», написанное Иеронимом Босхом. Оно интересно тем, что в нем маркеры принадлежности к миру зла, которые применяли многие поколения фламандских, немецких или французских мастеров, были переработаны на новый и ни на кого не похожий лад. Правы ли Лотта Бранд Филип и Дебра Стриклэнд в том, что Босх превратил торжество Богоявления в сцену, где новорожденному Христу угрожают силы зла? Да и мог ли художник на рубеже XV–XVI вв. «вывернуть наизнанку» столь важный церковный сюжет?
Я предлагаю рассмотреть «Поклонение волхвов» в деталях и разобраться в том, что в его иконографии было типично, а что уникально. Однако важно помнить о нескольких простых принципах, которые учат нас осторожности и удерживают от слишком категоричных выводов. Визуальное послание не сводится к сумме его частей; смысл, заложенный художником и (или) его заказчиком, необязательно совпадает с тем, что в изображении видят зрители – его современники; визуальное высказывание по своей природе открыто к большему числу толкований, чем слово – изреченное или записанное. В иконографии многое строится не на простом символизме (лилия = чистота и девство; пеликан = самопожертвование и искупление и т. д.), а на перекличках между персонажами и предметами, на игре знакомого и незнакомого, на амбивалентности многих деталей[13].
Рис. 4. На левой створке изображен райский сад, в котором Господь представляет проснувшемуся Адаму его жену Еву, а на правой – преисподняя, где демоны истязают грешников. Ад – антоним Эдема. Слева в центре – розовый фонтан, источник жизни (fons vitae). На том же уровне справа – демоническая конструкция, соединяющая человеческое лицо и яйцо-таверну (или бордель), которая высится на стволах-ногах. Слева внизу стоит Бог-Творец, справа на том же уровне восседает Сатана, пожирающий и извергающий нечестивцев. Загадочнее всего выглядит центральная панель. Изображенный на ней пейзаж, заполненный нагими мужчинами и женщинами, продолжает райский. Однако странные действа, которым они предаются (любовные игры и хороводы верхом на зверях), вероятнее всего, воплощают все лики чувственности – путь в преисподнюю.
Иероним