его успехам и переживали, если новости были печальные. Дядя Антон очень дорожил своей семьей, всегда старался помочь маме (моей бабушке) деньгами, ведь она получала на двоих с Мишей лишь иждивенческую пенсию 32 рубля.
«Мне кажется, что все мы одинаково дороги друг другу. И я не представляю, как может быть иначе. Тот, кто не дорожит той семьей, теми узами, которые согревали его маленьким и которые вывели его в люди, тот не дорожит ничем в жизни, не любит свою землю и тот – пустой человек», – так написал он в одном из своих писем.
Дядя писал очень откровенные письма, часто с длинными философскими рассуждениями о себе, об отношениях с другими, о жизни в целом. В одном из писем папе он затронул тему воспитания и рассказал случай из своего детства, который вызвал у меня щемящее чувство любви и к дедушке Антону, и к его сыну (дяде Антону). Привожу этот фрагмент дословно:
«Вот, в основном, и все, что я хотел написать вам. Остался еще один маленький вопрос, на котором хотелось бы остановиться подробнее. Это касается папки и его умения воспитывать детей. Прошу только принять это не как совет, а как рассказ – откровение.
Первое, что хочется подчеркнуть, это то, как добр был папка, какое любящее сердце было у него. Это ему помогало очень и очень при воспитании нас. Помню, как сегодня, случай, когда папка, выведенный из себя тем, что я часто обижал Мишку, ударил меня ремнем. Это было еще на школьной квартире, классе в 6-ом. Не помню, что я тогда сделал Мишке, но почему-то я не считал себя виноватым в тот момент. Удар папы меня обидел настолько, что я, заплакав, забился куда-то в угол. Мгновенно вспыхнула злость и желание не подчиняться отцу. И вдруг отец, так неожиданно для меня, как ребенок, сам заплакал, обнял меня, поцеловал и извинился. О! Как это на меня подействовало! Я почувствовал, что отец – это самое дорогое и любимое для тебя. Я почувствовал всю свою вину перед ним. Я признал сам, хоть он и не просил меня более о том, всю вину перед ним и поклялся больше никогда не повторять плохого. Я не хочу, Миша, сказать, что это какой-то педагогический прием. Утверждать это было бы глупо. Ведь слезы появились у него не по заказу. Попросту он очень любил нас. Настолько, что нам это трудно представить.
Но жаль, что мама была обратна ему по характеру. Как это отравляло нашу маленькую жизнь! Здоровье папе не позволило взять воспитание нас в руки окончательно. И потому по характеру в него вышла только Зина, первая из нас. На остальных большой отпечаток наложил характер мамы. Как неотделимых черт характера – доброты, сердечной теплоты – бывших у папы, у нас нет. Об этом часто говорил сам папка. А неурядица в семье, говоря обо мне, отдалила меня от нее, сделала замкнутым, неразговорчивым дома. Я рос и воспитывался как бы на стороне. А потому папка, следивший только, чтобы я занимался, как следует, вел себя хорошо, всего остального и не заметил. Да и обвинять его в этом совершенно нельзя. Я чувствовал, что ему трудно справиться с работой, на остальное же у него не оставалось времени. А когда я иногда обижался,