которые никогда не сломаются, безделушек из далекой страны, крыльев, чтобы летать. Однако эти маленькие Арамери были детками умненькими. Их не соблазнишь ни грошовыми бирюльками, ни потаканием мимолетному капризу. Они захотели чего-то по-настоящему ценного.
Жадные, бесцеремонные, наглые, высокомерные маленькие поганцы…
Я кувыркнулся прочь от стены нарочито неуклюжим, некрасивым движением, которое далеко не всякий смертный сумел бы повторить. Дети не ожидали такого, они шарахнулись прочь, глаза у обоих были круглые: они ощутили мой гнев. Я зло смотрел на них, стоя на четвереньках.
– Так вы этого хотите?
– Ну, в общем, да. Твоей дружбы, – сказал Дека. Голос его звучал твердо, но в глазах проглядывала неуверенность. Он то и дело косился на сестру. – Мы хотим, чтобы ты был нашим другом. А мы будем твоими…
– И надолго?
Они, кажется, удивились.
– Доколе будет длиться наша дружба, – сказала Шахар. – До конца жизни, я думаю. Или пока кто-то не сделает чего-то, что разрушит ее. Мы можем поклясться на крови, чтобы все было как положено!
– Покля… – Мой голос перешел в звериный рык, я аж почувствовал, как чернеют мои волосы, а пальцы на ногах когтисто подгибаются. – Да как вы смеете?
Шахар – чтоб пусто было и ей, и всем ее праотцам – глядела на меня с искренним непониманием. А я ей горло готов был порвать за это непонимание.
– Что такого-то? – спросила она. – Это же просто дружба!
– Дружба с богом! – Будь у меня хвост, он сейчас хлестал бы по бокам. – Если я соглашусь, я буду обязан играть с вами и радоваться вашему обществу! А когда вырастете, буду обязан время от времени заглядывать: мол, как поживаете? Мне придется заботиться о каждом пустом обстоятельстве ваших бессмысленных жизней! И хотя бы пытаться помочь всякий раз, когда вы попадете в беду! Боги благие! Да вы хоть понимаете, что я даже своим верным подобного не предлагаю? А вас за такое поубивать мало!
Но тут, к моему удивлению, не успел я сделать какое-либо движение, как Дека придвинулся ко мне и накрыл мою руку своей. Делая это, он невольно съежился, потому что моя рука была уже не вполне человеческой: пальцы стали заметно короче, а ногти начали превращаться в кошачьи когти, способные втягиваться. И лишь усилием воли я пока не допускал появления шерсти. Дека, однако, не убирал ладошку и смотрел на меня с такой жалостью, какой я вообще не чаял увидеть на лице Арамери.
Вся магия, клубившаяся у меня внутри, разом замерла.
– Прости, – сказал он. – Сиэй, мы просим прощения.
С ума сойти, сразу двое Арамери извинялись передо мной! Случалось ли подобное хоть раз, пока я был рабом? Не припоминаю, чтобы даже Йейнэ произносила подобное. А ведь ей доводилось причинять мне нешуточную боль, пока она сама была смертной. А чудо еще и длилось, потому что Дека продолжил:
– Я сказал не подумав. Ты же когда-то был здесь в рабстве. Мы об этом читали. И тебя принуждали изображать дружелюбие. Так ведь? – Он покосился на Шахар, до которой, судя по выражению ее лица, тоже постепенно доходило.