Она несколько лет это толкует.
– Не думай, что ты умней меня.
– Я не думаю. Я знаю, – усмехается он.
– Ты такой наивный.
– Ты такой тупой, – говорит он, и я резко ставлю подножку, из-за чего Эйден чуть ли не бьется головой о стену и не валится на пол.
– Я придушу тебя, если мама хоть что-то узнает о том, чего знать не должна. Ты думаешь только о себе.
– Я думаю не только о себе, – недовольно ворчит он.
– Ты хочешь, чтобы она знала для поучений меня и не говорила что-то тебе, а я хочу, чтобы она не знала, но для того, чтобы спокойно жила и не переживала лишний раз. Это ты эгоист, а не я. Я думаю о ней, а ты думаешь о себе.
– Я думаю о тебе.
– Мне не нужна помощь, я со всем справляюсь один.
Эйден фыркает и открывает дверь в свою комнату, но не торопится заходить. Когда захожу за угол, чтобы спуститься вниз, слышу вслед его слова:
– Ты стал другим.
Щелчок дверной ручки говорит о том, что он зашёл внутрь.
– Я не изменился, – тихо говорю я, но понимаю, что он прав. Я действительно стал другим.
Не успеваю опомниться, как отец вручает мне сумку в руки, на которую я удивлённо смотрю. Меня только что выпроводили из дома? Это какая-то шутка?
Растерянно хлопаю глазами и смотрю на папу.
– Пошли.
– Не понял, – хмурюсь я.
– Ты хотел позаниматься, – напоминает он, – поехали сейчас.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Уже начало девятого.
Выгнув бровь, он открывает парадную дверь и ждёт, чтобы я первый вышел. Не удивлюсь, если сейчас он просто хлопнет ей и посмеётся, радуясь тому, что развёл меня, как малышню.
– И что?
– Ничего, – говорю я.
Делаю полукруг и нахожу маму в гостиной, когда она склоняется над какими-то бумагами.
– Пока, мам.
Быстро целую её щёку и плетусь на выход.
– Ты приедешь завтра? – спрашивает она, когда я практически скрылся за поворотом.
Выглядываю из-за стены и широко улыбаюсь.
– А что будет на ужин?
– Ты используешь меня, подлец, – театрально обиженно, надулась она.
– Разве что твои кулинарные навыки, – подмигиваю и получаю её непринуждённую улыбку, от чего теплеет на сердце.
В машине воцаряется гробовая тишина. Это мне не нравится сразу, и я, как маленький мальчик, поджимаю задницу, потому что отец оторвёт мне башку, если мило побеседовал с Дортоном на счёт второго случая на неделе. Для меня ничего не случилось, но для ректора это уже подобно началу конца света. Не знаю, как бы сам отреагировал в его возрасте на то, что при свете дня на первом повороте кто-то занимает сексом.
Знаю, отец меня понимает, как никто другой, потому что я вижу в нём самого себя. Это видит каждый. И это говорит каждый. Мы полностью идентичны внешне и внутренне. Никто из нас не торопится делиться внутренними переживаниями и желаниями со всем светом. С детства он всегда учил меня тому, что мужчина – это сила, платина для всего. Только благодаря ей всё держится.