совершенными в 1834 г. и т. п., – эта ассоциация впоследствии помогла бы незамедлительно дать ответ на вопрос Холмса. Сгодилось бы все, что отличало эту информацию, придавало ей более личный характер, связывало с другой и, что особенно важно, делало запоминающейся. Холмс запоминает детали, имеющие значение для него, а не те, которые для него несущественны. Можно считать, что в любой конкретный момент вы знаете все, что знаете. Но на самом деле вы знаете лишь то, что можете вспомнить.
Так чем же объясняется наша способность или неспособность вспомнить что-либо в конкретный момент времени? Или, иначе говоря, как структура нашего «чердака» активизирует его содержимое?
Осень 1888 года, Шерлок Холмс скучает. Вот уже несколько месяцев ему не попадалось хоть сколько-нибудь стоящего дела. И сыщик, к ужасу доктора Ватсона, находит утешение в семипроцентном кокаине. По словам Холмса, кокаин стимулирует умственную деятельность и проясняет сознание, что необходимо в отсутствие другой пищи для размышлений.
«Но подумайте, какую цену вы за это платите! – пытается вразумить своего соседа Ватсон. – Я допускаю, что мозг ваш начинает интенсивно работать, но это губительный процесс, ведущий к перерождению нервных клеток и в конце концов к слабоумию. Вы ведь очень хорошо знаете, какая потом наступает реакция. Нет, Холмс, право же, игра не стоит свеч!»[4]
Холмса эти слова не убеждают. «Дайте мне сложнейшую проблему, неразрешимую задачу, запутаннейший случай – и я забуду про искусственные стимуляторы, – говорит он. – Я ненавижу унылое, однообразное течение жизни». И даже самые убедительные медицинские аргументы доктора Ватсона бессильны (по крайней мере, в тот момент).
К счастью, в том конкретном случае дальнейшие убеждения и не требуются. В дверь громко стучат, входит хозяйка дома, миссис Хадсон, и сообщает: молодая девушка, некая мисс Мэри Морстен, спрашивает Шерлока Холмса. Ватсон так описывает появление Мэри:
«Мисс Морстен вошла в комнату легким, уверенным шагом, держась спокойно и непринужденно. Это была совсем молодая девушка, блондинка, хрупкая, изящная, одетая с безупречным вкусом и в безупречно чистых перчатках. Но в ее одежде была заметна та скромность, если не простота, которая наводит на мысль о стесненных обстоятельствах. На ней было платье из темно-серой шерсти, без всякой отделки, и маленькая шляпка того же серого тона, которую слегка оживляло белое перышко сбоку. Лицо ее было бледно, а черты не отличались правильностью, но зато выражение этого лица было милое и располагающее, а большие синие глаза светились одухотворенностью и добротой. На своем веку я встречал женщин трех континентов, но никогда не доводилось мне видеть лица, которое так ясно свидетельствовало бы о благородстве и отзывчивости души. Когда мисс Морстен садилась на стул, который Холмс предложил ей, я заметил, что руки и губы ее дрожат, видимо,