волновало, хотя и было чуть неловко.
Я стал регулярно переписываться с отцом по электронной почте. Я писал что-то вроде такого:
– Анатолич, не болей! Стану великим поскорей!
Мне казалось, что это очень смешно. Эта шутка обязывала меня начать писать роман. Весь свой стыд за пьяные разговоры, за то, какой я крутой мастер слова, я направлял в клавиатуру. Там, в этом подвале, странными ночами, я написал первые главы своего романа, который сначала хотел назвать «Цук». В соседнем зале подростки играли в игры и посмеивались, поедая чипсы, оператор-кассир спал рядом со мной, сдвинув несколько стульев. А я писал, и время останавливалось, было хорошо.
В восемь утра я получал свои деньги, три с половиной сотки, и шел спать в соседнюю, свою, общагу.
В одно такое утро я не обнаружил Сигиты. Ее не было в моей постели и не было в постели ее комнаты. Михаил Енотов уехал тогда домой в Казань. Сигита осталась без нашего надзора, ее просто затянула черная воронка. «Где же ты? – думал я, бегая ночью по общаге. – Какой-то мужик, что ли, тебя забрал?»
Я еле узнал, что происходит, от ее подруг и друзей. Она пила с режиссером Ильей и ночевала с ним. Вряд ли они имели секс, скорее всего, ей просто тяжело было подняться с седьмого этажа на десятый.
Несколько суток я не спал. Установил на компьютер программы, чтобы нарезать сэмплы и лепить из них музыкальные коллажи – в общем, делать то, чему научился в отрочестве, наслушавшись исполнителя Дельфина. Сигита то оказывалась рядом и говорила, что у нее с режиссером Ильей ничего не будет и она остается со мной, то опять выпивала и пропадала.
В одну из одиноких ночей я пришел переночевать к Джиму. Он тогда жил один в комнате на тринадцатом этаже.
Я лег на одну из кроватей и отвернулся к стене.
Джим сказал:
– Ты такой коренастый, я одно время хотел с тобой подраться.
– Можешь приступать. У тебя сейчас есть все шансы меня одолеть. Да и в любой другой момент.
Потом он сказал, что ему сначала не понравились мои рассказы, он считал меня калькой с Буковски. Но недавно в комнате нашлась распечатка неизданной книги, Джим перечитал их более внимательно. Начал со скепсисом, но увидел и силу, и свет, и даже где-то мою особенную интонацию. Сам он тогда тоже писал больше прозу, чем сценарии. В Джиме было много энергии, иногда текст складывался.
Видя, как меня корежит, Джим разговорился, открылся мне. До этого мы мало общались, от пьянок он старался держаться подальше, чтобы не повторить судьбу отца-алкоголика. Джим рассказывал о том, как бесы иногда приходили навестить его и как он спасался молитвой.
– Я бы помолился, – сказал я. – Не знаю, не понимаю, что такое православие, крестики, и попы мне не нравятся. Но есть в этом своя правильная математика – в постах, системе грехов, молитве.
Я заплакал.
На рассвете мы пошли в церковь. Отстояли почти целую службу, мысли мои притихли, я просто разглядывал людей, слушал тишину. Потом все-таки стало душно, голова закружилась,