го общего, кроме разукрашенных перьями и драгоценными камнями масок. Наступит утро, и маски будут сброшены. Никто не оставит до следующего карнавала это тонкое творение лучших ювелиров и кутюрье. Уже завтра они выйдут на улицы Вероны в новых платьях и новых камзолах, чтобы продолжать отдавать дань моде и праздновать наступление весны.
В Вероне праздновали всегда. Праздновали в начале весны и в начале лета. Праздновали в конце осени и в конце зимы. Не было месяца, когда короли ночного города не нашли бы повода блеснуть своими познаниями в этикете, испробовать дорогих вин и редких кушаний, приправленных специями с таинственного востока.
Днём город был тих. От рассвета и до заката балом правила Церковь – грозная и могущественная. Её щупальца тянулись из самого Рима и оплетали собой самые знатные дома. Днём город был целомудрен и не допускал любви, кроме как любви супругов на брачном ложе, – но стоило солнцу спуститься за горизонт, как те же чинные матроны и томные юноши надевали маски и теперь, лишённые лица и имени, веселились столько, сколько желала их душа.
«Если, конечно, у них есть душа», – подумала Исабелла Моретти, разглядывая мечущиеся тени, но закончить мысль не успела.
Двое молодых аристократов – юноша и девушка – таких же стройных и молниеносных в своей грации, как и она сама, упали на скамью с резной чугунной спинкой по обе стороны от неё.
– Исабелла, ты никого не выбрала? – спросила девушка, что подсела слева. Несмотря на маску, Исабелла легко узнала Лорензу Моретти, свою кузину и одну из ближайших подруг. Как и сама Исабелла, Лоренза обладала чёрными волосами, блестящими и густыми, только в отличие от Исабеллы никогда не завивала их. Они так и падали на плечи свободными волнами. И ещё их различали глаза – у Исабеллы радужки были синие, как сапфир. У Лорензы – зелёные, как изумруд.
– Пусти её, она сегодня ждёт меня, – перебил Лорензу юноша и тут же схватил Исабеллу за другую руку. – Ведь так, Исабелла, ты больше ни с кем не пойдёшь этой ночью?
Второго аристократа звали Джиовачино Нери. Он был того же невысокого роста, что и обе Моретти, и мать его была княжной с далёкого юга – отчего Джиовачино бесконечно приходилось выбеливать кожу едкими жидкостями, чтобы хоть немного походить на двоих своих вечных спутниц. Но никакие смеси не могли изменить миндалевидного разреза его карих глаз. Джиовачино часто имел проблемы – но не столько от того, что кто-то не желал видеть рядом полукровку с востока, сколько от того, что сам не мог терпеть ни малейшего намёка на нечистое происхождение своей матери.
А ещё Джиовачино любил Исабеллу. Это не было тайной ни для кого из троицы – как и то, что Исабелла никогда не согласилась бы отдать своё сердце, или хотя бы тело, Джиовачино. Исабелла вообще не спешила целиком отдаваться никому.
Так и сейчас она ловко выскользнула из державшей её руки и посмотрела на друзей с яростной искрой в глазах.
– Вы так заботитесь обо мне, будто я сама не нашла бы себе сопровождение до утра.
– Напротив, сердце моё, мы боимся, что тебя проводит кто-то чужой, – заметил Джиовачино, и Лоренза тут же рассмеялась.
– Прости его, – добавила она, вставая и вновь оказываясь рядом с Исабеллой, – Джиовачино пьян.
– Как и всегда, – Исабелла тоже рассмеялась и рывком повернулась к толпе, так что взметнулись вверх белоснежные брызги кружев на её платье. – Но вы правы. Скоро утро. А я до сих пор одна.
– Я могу подобрать тебе кого-то, – Джиовачино тут же оказался рядом и подхватил её под руку, – может, милого мальчика, который сумеет развлечь и тебя, и меня?
Исабелла метнула в него недовольный взгляд. Джиовачино начинал ей надоедать.
– Я знаю твои вкусы, добрый друг. Боюсь, твой мальчик окажется не слишком милым.
– А я боюсь, – услышала она тут же с другой стороны, – что ты вовсе решила сберечь эту ночь для себя одной.
– А если и так, что с того?
– Ты совершаешь грех, сестра моя. Нельзя лишать этот мир силы своей любви.
– Жаль, тебя не слышат отцы Церкви. Боюсь, они лишили бы тебя права дарить любовь навсегда.
Лоренза звонко рассмеялась.
– Ты же знаешь, никто из них не высунется на улицу в такой час. Они боятся… Что их лишат сутаны.
Исабелла знала. Он думала иногда, как несчастны эти люди, надевшие красные балахоны. Ради мнимой власти они отказывались от самой жизни – ведь тот, кто надел сутану, если и мог дарить свою любовь, то только тем, кто был заперт от мира так же, как и они. Тем, кто носил особое клеймо, и для всех живых навсегда был мёртв.
Она зябко поёжилась, представив себе, как безнадёжна должна быть жизнь за стенами такого «монастыря». Туда попадали, как правило, те, у кого не было другой надежды. Кого Церковь Иллюмина брезговала принимать в свои ряды. Голодные, исхудавшие, иногда уже прошедшие через множество рук.
Она тут же отогнала это жуткое видение. Исабелле было двадцать два, и она-то уж точно не собиралась пополнить ряды тех, кто потерян для мира сего. Её родители умерли, оставив дочери немалое наследство,