принадлежавшей бабушке, а нам досталась квартира наверху. Ее прозвали «женским царством». Однажды вечером, увидев свет, я зашла к ней в комнату, она читала что-то, что отец написал ей когда-то очень давно: одна фраза на салфетке из бара «Филон», в котором они встречались перед работой, когда им было лет по двадцать. Она дала мне ее прочитать: «A te dиg me che t ci bиla!» На диалекте это значит «Ты – красивая, это говорю тебе я!». Знаете, что меня поразило больше всего? Восклицательный знак. Мой отец и восклицательные знаки – вещи несовместимые. Тогда я поняла, что они были счастливы. И в тот день, когда мы направлялись в место, где они поженились, на моих глазах мама в последний раз попыталась все вспомнить. Правда – это то, что мы помним, а мама стала все забывать. Она устала и, откинувшись на сиденье, стала напевать песню Ванони, потом я поняла, что это была «Помада и шоколад». Это последнее, что я помню о маме. Ванони и хриплый мамин голос. Остального не помню. Не помню, как подумала, что стану такой же, не помню, как вцепилась в руль в попытке выровнять машину. Не помню, нарочно ли она не справилась с управлением и выкрутила до предела руль, чтобы покончить раз и навсегда с этой грустью. Это не моя история. Как не моя история и преподаватель, лапавший меня за задницу.
Карло пинал ногой кусок брусчатки, из университета выходили студенты и шли им навстречу. Ему захотелось присесть, он присмотрел ограждение около тротуара. Сел и уставился на концы своих «оксфордов».
– Профессор, мне пора.
Он так и не поднял головы, догадавшись по звуку шагов и хлопнувшей двери, что она ушла.
Андреа провел с отцом в киоске остаток дня, мама отправилась домой пораньше на метро. Вечером Андреа попросил ключи от машины, припаркованной рядом. Когда он включил зажигание, отец забарабанил в стекло:
– Ты там поаккуратнее.
– Скажи маме, что запишешься на прием.
– Я же сказал, хватит об этом.
– Ты все-таки ей скажи, – и помахал рукой на прощание. – Машину верну вечером.
Контрактуры, от которых ему удалось избавить отца, все еще ощущались на кончиках пальцев. Потерев руки, Андреа не спеша вел машину: минут за двадцать пять он наверняка покроет восемь километров, отделявших его от собаки. За рулем он ни о чем не думал, представлял, как направляется к южному выезду из Милана, или в Пьяченцу, или в Парму, или в Тоскану – он никогда еще не ездил дальше Флоренции.
По дороге ему не пришлось сбрасывать скорость. Кое-где туман еще стоял плотной стеной, и дом был едва виден. Припарковавшись у обочины, он открыл калитку и трижды постучал в дверь. Открывшая дверь девушка говорила по телефону, она пригласила его внутрь и сделала знак помолчать. Он очутился на кухне, из телевизора доносилась реклама, пахло сигаретами и лаком для ногтей, по коридору он прошел к двери, выходившей на задний двор. Дверь была приоткрыта, Андреа распахнул ее настежь и услышал собачий лай. Собака, становясь на задние лапы, так и норовила сорваться с цепи.
– Эй, Цезарь, тихо, не балуй!
Но дог не унимался.
– Тихо, я сказал!
– Он весь день не в себе. – Девушка вышла на порог с сигаретой в руках, ее ногти алели свежим маникюром.
– Это из-за