через футболку.
Как же тебе хреново, сказала Бобби.
Всем хреново.
Ну да, сказала она. Ценное наблюдение.
Я не шутила, когда сказала Филипу, что не собираюсь устраиваться на работу. Я правда не собиралась. Я не строила планов насчет будущей финансовой стабильности: никогда не хотела ничего делать ради денег. В предыдущие годы мне случалось подрабатывать летом – рассылка писем по электронной почте, «холодные звонки», все в таком духе, – и после получения диплома я думала плотнее заняться тем же самым. Я знала, что в конце концов придется куда-то выйти на полный рабочий день, но никогда не мечтала о блестящем будущем и своей активной роли в экономической жизни. Порой казалось, что неспособность увлечься и безразличие к собственной жизни – повод забеспокоиться. С другой стороны, я чувствовала, что мое равнодушие к богатству – очень здравое. Я выяснила, какой средний годовой доход придется на каждого человека, если разделить валовой мировой продукт на все население Земли, и согласно Википедии получилось 16 100 долларов. Я не видела ни политических, ни экономических причин зарабатывать больше.
Начальницу в литературном агентстве звали Санни. Она нравилась и мне, и Филипу, но Санни выделяла меня. Филипа это не задевало. Он говорил, что и сам предпочел бы меня. По-моему, в глубине души Санни догадывалась, что я не хочу становиться литературным агентом, – может, потому она меня и выделяла. Филип, напротив, был в восторге от работы в агентстве, и, хоть я и не осуждала его за строительство планов на жизнь, мне казалось, я растрачиваю свою энергию гораздо разборчивее.
Санни заботилась о моей карьере. Она была невероятно честной, то и дело отпускала неожиданные и откровенные замечания, и это нас с Филипом подкупало.
Может, журналистика? – спросила она меня.
Я как раз возвращала ей стопку просмотренных рукописей.
Тебе интересен мир, сказала она. Ты много знаешь. Интересуешься политикой.
Я?
Она засмеялась и покачала головой.
Ты одаренная, ответила она. Тебе же придется чем-то заняться.
Может, выйду замуж по расчету.
Она отмахнулась.
Иди работай уже, сказала она.
В ту пятницу мы выступали в центре города. Каждое стихотворение я читала примерно полгода после того, как оно было написано, а потом уже терпеть его не могла, не то что декламировать на публике. Почему так происходило – загадка, но меня устраивало, что мои стихи лишь звучат со сцены и нигде не публикуются. Они улетучивались под аплодисменты. Настоящие писатели и художники вынуждены то и дело сталкиваться со своими уродливыми произведениями, которые уже не изменить. Меня бесило, до чего уродливо все, что я делаю, и бесило, что я не могу признать, до чего оно уродливо. Я изложила эту теорию Филипу, но он только ответил: не принижай себя, ты настоящий писатель.
Мы с Бобби красились в гримерке и обсуждали новое стихотворение.
Мне нравятся твои мужские персонажи, сказала Бобби, потому что все они у тебя чудовища.
Они не чудовища.
Ну,