себя непонятное чувство – то ли обиды, то ли досады. И вроде ничего он такого обидного да досадного не сказал, пока ехали они на машине сюда, в Белоречье, из города…
– Слушай, Аньк, а мать твоя на пенсию пойдет или работать будет? Ты с ней на эту тему не говорила?
– Нет… А что?
– Да так… Ты спроси на всякий случай…
– Зачем? Не понимаю…
– Как зачем? Если она работать больше не собирается, пусть поможет дочери! У тебя же сейчас такой возраст – самое время за что-то уцепиться!
– За что уцепиться? – снова непонимающе моргнула длинными ресницами Анюта. – И при чем здесь мама?
– При том! При том, что с Сонечкой сидеть запросто может! А ты бы на работу пошла…
– Олег, да ты что?! Она же кроха еще совсем! Грудная…
– И что? Сейчас вообще грудью уже никто своих детей не кормит! Вчерашний день… Мир вперед бежит со страшной скоростью, а ты, как боттичеллиевская красотка, глупо так на все это умиляешься… Отстанешь от жизни, Анька! Потом спохватишься, да поздно будет!
– Олег, ты что… Нет, я не понимаю… От какой такой жизни я отстану?
– От обыкновенной, какой! Надо же кем-то становиться, надо же как-то начинать самоутверждаться! Надо же деньги зарабатывать, в конце концов!
– Деньги? Нам что, не хватает денег? У нас же все есть, Олег…
– Да я не в этом смысле, Ань! Конечно, нам хватает. Я в том смысле, что вперед надо двигаться, понимаешь? Не в деньгах, как таковых, дело, а в стремлении их получить! Это как спорт такой – кто чуть опоздал, тот уже в аутсайдерах… А ты в этих самых аутсайдерах запросто можешь оказаться! Ты давай поговори с мамой. Может, она и впрямь Сонечку к себе возьмет? А я бы тебе хорошее место подыскал… У тебя же специальность классная – дизайнер! Да на этом поле сейчас такие дублоны в землю зарыты…
– Нет, Олег. Не буду я с ней говорить. Она-то что, она, конечно, согласится и слова против не скажет. Просто мне ребенок мой дороже, чем самая большая куча отрытых из земли дублонов… Сонечке любовь сейчас материнская да отцовская нужна, а не дублоны твои. Нет, нет и нет…
– Ну и дура…
– Что?!
– Ой, да прости, Анька. Я же как лучше хотел. Вот убей меня, а не понимаю я этих ваших «любовь-нелюбовь»… Нормальный здоровый ребенок – чего его около груди-то держать? Меня вон родители с пяти месяцев в ясли отдали – и ничего! Вырос, слава богу, не дураком. И мать моя теперь мной гордится…
Анюткина свекровь, это было правдой, сыном своим ужасно гордилась. И все время поощряла его на еще большие подвиги во имя этой материнской «гордости», приводя в пример чужие головокружительные карьеры. Так сильно поощряла, что Анютке порой очень хотелось остановить ее, объяснить, чтоб пожалела она сына, наконец. Объяснить про тонкую эту и ранимо-дрожащую связочку под названием «мать-дитя», которую потяни этой потребностью в «гордости» посильнее, и она тут же и оборвется, и заставит сразу страдать обоих. Потому что нельзя,