одну из клеток и выла как волк, пока родитель не начинал грозиться, что закинет меня в воду. Иногда я заворачивалась в сети, притворяясь пойманной русалкой, и обещала исполнить любое желание в обмен на пирог, который мама заворачивала нам с собой.
Порой я тихонько сидела рядом с отцом, тренировалась вязать узлы из старых обрывков бечевки, а он тем временем перебирал сети, иногда отвлекаясь, чтобы взъерошить мне волосы.
Я не припоминаю, чтобы в детстве эти строения пугали меня, но сегодня, даже в лучах яркого весеннего солнца, они, несомненно, выглядят зловеще. Высокие и узкие, сбитые из черной древесины и покосившиеся, кажется, они заваливаются друг на друга и обступают меня. Я делаю шаг с освещенного солнцем участка в их тень, и в ту же секунду по моей коже бегут мурашки. И дело не столько в холоде, сколько в возникшем ощущении тревоги.
Мрачное чувство усиливается, когда на крышу одного из сараев садится жирная сорока. Пока я прохожу мимо, птица следит за мой, приоткрыв большой клюв, и от этого создается впечатление, что она надо мной смеется. Говорят, что у них под языком затаился черт. Легенды гласят, что, если дать сороке выпить людской крови, пробудится дремлющий в ней дьявол, и она заговорит человеческим голосом.
Черт бы ее побрал, если это правда.
Я снимаю свой арисэд и размахиваю им, чтобы согнать птицу, но она продолжает таращиться на меня, осуждающе качая головой. У меня вдруг появляется абсурдное ощущение, что она вот-вот что-то скажет и даже никакой крови не понадобится.
– Убирайся прочь! – подаю голос первая. – Сегодня у меня нет времени на дьявольщину!
Сорока склоняет голову набок, а потом начинает чистить клювом перья, которые на солнце переливаются чернильно-синим и изумрудно-зеленым цветами. Я одновременно испытываю и стыд, и облегчение. Так как на меня больше не обращают внимания, решаю забыть об этом происшествии и продолжаю путь к дальним сараям.
Оказавшись внутри, я зажигаю лампу и какое-то время наблюдаю за пляшущими на стенах тенями, чтобы крысы успели скрыться из виду. Я слушаю, как где-то в глубине помещения скребутся крошечные лапки, как дерево скрипит под солнцем, рассыхаясь от возрастающей температуры. Зима наконец-то покидает горы.
В сарае пахнет плесенью и влагой от развешенных под потолком сетей. Когда они высохнут, их необходимо починить и сложить для использования в дальнейшем.
Мне нужны уже свернутые сети, но света лампы не хватает, чтобы как следует их рассмотреть. Ругаясь и чертыхаясь, я несколько часов вытаскиваю рулоны на улицу, разворачиваю, проверяю, а потом, испытывая разочарование, снова складываю. Наконец нахожу сеть достаточно длинную, чтобы заменить испорченную. Но и тут я вижу, что кто-то ее погрыз, оставив после себя потрепанные края и торчащие нити. Ее нужно усилить, прежде чем можно будет использовать. Представив, что придется вернуться сюда и чинить очередную сеть, я издаю громкий стон.
И в тот же момент ошарашенно осознаю, что, быть может, этого делать не придется. Возможно, я в последний раз пришла к сараям. Если все