у Завхоза была таких же размеров, как и Пашина, но посередине разделялась ширмой. Стол был на том же месте, на нем стояло три телефона, а над столом вместо Слая и Саманты улыбался с фотографии Гагарин.
– Юрка, – сказал Иван Петрович, заметив взгляд Павла. – Вот был человек.
Да, когда у тебя такая улыбка, то, наверное, и первому в космос лететь не страшно, подумал Паша. Захотелось себе тоже такую фотографию повесить вместо этих поганых инь-яней. Настраиваться перед работой.
Деньги маме уже передали, какой-то незнакомый человек пришел прямо домой. Мама оказалась встревожена и заметно нервничала – деньги приличные и значительно превышали норму. Время было такое, что деньги сверх нормы обычно оказывались неполезными для здоровья того, кто сумел их добыть, чему существовало множество примеров. Чтобы как-то ее успокоить, Паша сказал, что зарплата пока неизвестно когда и сколько (Иван Петрович одобрительно кивнул), но люди говорят, что платят обычно вовремя и все довольны (снова одобрительный кивок), но могут с зарплатой немного и затянуть. Мама сразу успокоилась. Это была норма. Рассказал все в общих чертах – что режимная лаборатория при государственной организации, исследования интересные и многообещающие для науки, что находится в Подмосковье (Завхоз нахмурился), но уклонился от расспросов где именно, тем более что пока и сам не знал, но об этом маме точно не нужно было сообщать. Что есть перспективы для роста. Говорить приходилось осторожно – мама отличалась живым и развитым воображением. Потом послушал новости про родных и знакомых, и про нового главного редактора газеты, в которой мама работала одним из выпускающих редакторов. Во время ее монолога Иван Петрович косился периодически на соседний телефон, очевидно, параллельный, но все же не стал брать трубку и слушать. Некоторое взаимопонимание с ним, похоже, установилось.
Мео и Фомин, очевидно, тоже были невыездными и после завтрака сидели по своим комнатам. Снаружи снова зарядил тягомотный дождь, никуда не торопящийся и явно рассчитанный на весь день. Павел повалялся на своих досках – спать не хотелось, читать нечего, решил наконец совершить экскурсию на второй этаж.
Наверху обнаружился такой же коридор, только дверей значительно меньше. Одна из них была приоткрыта. Внутри оказалось что-то вроде большой больничной палаты, густо уставленной железными кроватями. Кровати были без матрасов и с жалко провисающими сетками, так что мелькнувшую было мысль о замене собственного лежбища пришлось оставить. В коридоре висели еще антиалкогольные плакаты, но в этом заброшенном антиалкогольном мирке и в этой полуразрушенной стране их очевидность казалась какой-то не очень очевидной. Повеселило что-то вроде стенгазеты на одной из стен. Центральную ее часть занимал большой рисунок, выполненный весьма умелой рукой – три бутылки с копытами и весело скалящимися конскими мордами. Коньяк, водка и портвейн. Этикетки были прорисованы основательно и с любовью. Сзади в телеге мужик с развевающимся кнутом. Мужик удивительно походил на Ельцина. Неизвестный талантливый автор, явно очень неравнодушный к теме,