давности, не далее как сегодня утром он вытащил ее из компьютерно-интернетского архива. То был бравурный отчет с всероссийского конкурса молодых пианистов. Восхваление его блистательной победительницы Елены Коренковой. И трогательное упоминание о маме юной пианистки, которая, когда дочери вручали Гран-при, не могла сдержать слез…
…А сейчас, когда дочь погибла, мама лишь сухо интересуется:
– Неужели нашли, кто ее убил?
Дима – его всегда занимали не такие, как все, люди – с изумлением уставился на женщину.
– Только не надо на меня вот так смотреть, – поморщилась Галина Вадимовна.
– Извините… Примите мои соболезнования… – пробормотал Полуянов.
– Не нуждаюсь, – отрезала собеседница. И добавила: – Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек – кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери – меня не осудил. – Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: – Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.
– Во как… – не удержался Дима.
А Галина Вадимовна со все возрастающим пафосом завершила свою речь:
– У меня нет больше этой дочери.
«А голос, если она заведется, у нее сильный. Будто колокол. Могла б в оперные певицы пойти», – мелькнуло у Полуянова.
У него аж в ушах от последней громкой реплики зазвенело. А из недр квартиры вдруг раздался жалобный, тонкоголосый плач.
И Галину Вадимовну будто подменили. Только что жесткое, безжалостное лицо осветилось счастливой улыбкой.
– Маська! – радостно пробормотала она.
И со скоростью, сделавшей бы честь любой спортсменке, ринулась из коридора прочь. Удивленный Дима не стесняясь двинул за ней. И в сумрачной, на окнах плотные шторы, гостиной застал идиллическую картину: Галина Вадимовна, волшебным образом помолодевшая, глаза сияют, качала на руках маленькую девочку. Светлые кудри, худенькие ручки-ножки, пижама с россыпью сказочных медведей. В детском возрасте Полуянов не разбирался, но ребенку, кажется, было не больше двух лет.
– Баю-баюшки-баю, – пропела красивым голосом Галина Вадимовна. И на тот же мотив закончила: – Жди-те в кухне, я при-ду!
Полуянов повиновался. Прошел на кухню, плюхнулся на единственную свободную табуретку – остальные были завалены игрушками, надкушенными яблоками, перепачканной детской одеждой.
Он осмотрелся – типовые российские шесть метров. Убирать здесь, конечно, пытались, но ремонта явно не было уже лет двадцать.
Дима подавил жесточайшее желание закурить. Ну и ну, вот так семейка! Кем, интересно, эта маленькая девочка приходится Галине Вадимовне?
Его взгляд упал на прикрепленный к кухонной стене альбомный листок. Он изображал солнце – весьма кривобокое, с хаотично размещенными лучами. А под ним – еще более неуверенная надпись: «МАМАЧКЕ».
Мама? Но позвольте, уж пятьдесят-то Коренковой-старшей точно есть! А девочке – никак не больше трех!
За