пьяный, готовый на все, лишь бы добиться желаемого.
Чувствуя, как перед глазами встает кровавая пелена от бешенства, Мишка взревел и, подпрыгнув, резко ударил пьяницу ногой в грудь, вышибая его на улицу. Слетев с крыльца, Трифон врезался головой в бревна, приготовленные на дрова, и, подхватив какой-то кол, вскочил, визжа и брызгая слюной, словно помешанный.
– Убью, пащенок! – вопил он, размахивая колом. – Зашибу, тварь!
Вскинув кол, он бросился на Мишку, норовя навернуть его по голове. Сбежав с крыльца, парень шагнул вперед и, выждав, когда дядька нанесет удар, шагнул в сторону, одновременно слегка разворачиваясь к нему лицом. В тот момент, когда кол просвистел мимо его многострадальной тушки, Мишка ударил. От всей души, так, как когда-то его учили. Жилистый кулак врезался Трифону в челюсть, и пьяницу просто подкинуло.
Выронив кол, тот рухнул на землю, моментально потеряв ориентацию в пространстве. Похоже, такого ответа он явно не ожидал и ни с чем подобным не сталкивался. Откинув кол ногой в сторону, Мишка ухватил дядьку за грудки и, вздернув на ноги, прорычал, тряся его, словно грязную тряпку:
– Еще раз посмеешь тронуть ее хоть пальцем, я тебе башку откручу. Понял меня, пьянь?
– Засужу, – прохрипел в ответ Трифон. – У мирового ответ держать будешь.
– Это что тут такое происходит? – послышался знакомый бас, и в калитку вошел урядник.
– Да вот, Николай Аристархович, – ответил Мишка, брезгливо отшвыривая жертву, – нажрался до свинского состояния и на маму Глашу с кулаками полез. Пришлось внушение провести. Кулаками.
– Давно пора, – скривился урядник, мрачно разглядывая притихшего Трифона. – Я тебе что говорил, Трифон? Давно в холодной не ночевал? Или решил, что если племяш болеет, так за бабу и заступиться некому?
– Болеет он, – заныл дядька. – Да он здоровее меня будет. Дерется так, что с одного удара и дух вон. Я, господин урядник, на него жалобу подавать буду, мировому.
– Ну-ну, подавай, – фыркнул урядник. – Посмотрю, что тебе судья скажет. Особливо ежели я на том суде буду. А я туда обязательно приду, – многообещающе закончил он. – Надоел ты мне, Трифон. Никак не уймешься. Одно беспокойство от тебя.
– Чего это беспокойство? – делано возмутился дядька.
– А того, что шебутной ты. И меры не знаешь. Все люди как люди, выпьют свою плепорцию, и домой, спать, к бабе под бок. А ты все норовишь бузу какую устроить. Вон, племянника до греха довел. А ему еще драться-то рановато будет. Не ровен час опять занеможет? Ох, упеку я тебя, Трифон! Как бог свят, упеку!
– Простите, господин урядник, Христа ради, – тут же заныл дядька. – Куражу излишек вышел. Душа праздника просила, вот и не сдержался.
– Последний раз, Трифон. Еще раз бузу учинишь, и считай, что уже пошел кандалами греметь, – вздохнул урядник и величественным жестом отмахнулся от него.
Сообразив, что гроза миновала, Трифон ужом выскользнул со двора, моментально растворившись