толпа ткачей, они были вооружены и кричали:
– Не позволим повесить Уленшпигеля: это против законов Ауденаарде!
Так дошли они до поля Виселиц. Уленшпигеля взвели на лестницу, и палач надел ему петлю на шею. Ткачи столпились у виселицы. Верхом на коне высился профос. В руках у него был судейский жезл, которым он должен был, по приказанию императора, подать знак к исполнению казни.
Народ кричал:
– Милосердие! Помилуйте Уленшпигеля!
Уленшпигель, стоя на лестнице, крикнул:
– Помилуйте, ваше величество!
Император поднял руку и сказал:
– Если этот негодяй попросит меня о чём-нибудь, чего я не могу исполнить, он будет помилован.
– Говори, Уленшпигель! – закричал народ.
Женщины плакали и говорили:
– Ну что он, бедняга, может попросить? Ведь император всемогущ.
Все кричали:
– Говори, Уленшпигель!
– Ваше величество, – сказал он, – я не прошу ни денег, ни поместий, ни даже жизни, но прошу об одной вещи, за которую, однако, если я её назову, обещайте не колесовать и не бичевать меня, пока я сам не отойду к вечному блаженству.
– Обещаю, – сказал император.
– Прошу ваше величество, прежде чем я буду повешен, приблизиться ко мне и поцеловать в те уста, которыми я не говорю по-фламандски.
Император и весь народ расхохотались.
– Этой просьбы я не могу исполнить, и, стало быть, ты не будешь повешен, Уленшпигель.
Но бургомистра и старшин он присудил в течение шести месяцев носить на затылке очки: «Ибо, – сказал он, – если ауденаардцы не умеют смотреть передом, то пусть смотрят задом».
И по указу императорскому до сих пор эти очки красуются в гербе города.
А Уленшпигель потихоньку убрался с мешочком серебра, собранного для него среди женщин.
XLIII
В Льеже, на рыбном рынке, Уленшпигель увидел толстого юношу, который в каждой руке держал по кошолке; правая была полна всякой птицы, левую он наполнил форелями, угрями, щуками, камбалами.
Уленшпигель узнал Ламме Гудзака.
– Что ты здесь делаешь, Ламме? – спросил он.
– Ты знаешь, как здесь, в милом Льеже, любят нас, фламандцев. Следую за моей любовью. А ты?
– Ищу хозяина, который дал бы мне хлеба за службу.
– Это сухая еда, – ответил Ламме, – лучше бы ты опустил в свою глотку чётки из жаворонков с дроздом в виде Credo.
– Ты богат? – спросил его Уленшпигель.
– Я потерял отца, мать и младшую сестру, которая так меня била, – отвечал Ламме. – Я их наследник и живу с одноглазой старухой, великим мастером кухонного искусства.
– Давай я понесу твою рыбу и птицу.
– Неси.
И они пошли по рынку.
– А ведь ты дурак, – вдруг сказал Ламме. – И знаешь почему?
– Почему?
– Носишь рыбу и дичь не в желудке, а в руках.
– Это верно, Ламме. Но с тех пор как у меня нет хлеба, дрозды и смотреть на меня не хотят.
– Наешься дроздов