потребовавший его увольнения из института. И хоть причину внезапной этой перемены так и не узнал, и хоть до предела увлечен был научной работой, и влиятельные, уровня Мельгунова, люди уговаривали остаться, обещая покровительство, против воли учителя не пошел – просто уволился.
Такое же первичное право признавал он и за Второвым, пригласившим семь лет назад присоединиться к модному перестроечному начинанию – создать молодежный банк. Никто тогда, кроме автора идеи, кипящего возбуждением Второва, не верил в прочность нового дела. Потом уж от неуемной его энергии подпитались и остальные. И банк стартовал.
На сегодняшнем правлении Забелин утвердился в созревавшем опасении – перерождающийся Второв становится для банка из созидательной столь же мощной разрушительной силой. И все-таки за ним было первичное право человека, пригласившего в дело. И альтернатива, по понятиям Забелина, сузилась теперь до размера беговой дорожки – либо продолжать бежать за лидером в одной команде, либо сойти с дистанции. Либо с Второвым, либо без него. Но не против него.
А потому, поняв, что разговор с Керзоном лишь прелюдия к долгим и мучительным переговорам с другими, Забелин решился. Обогнув поджидавшего его с искательным лицом Савина, он прошел в комнатку руководителя аппарата, вытащил из принтера лист бумаги, размашисто написал короткое, без аргументации заявление об увольнении и положил перед опешившим Чугуновым. После чего миновал гудящий банковский ресторанчик, где стихийно продолжилось заседание свергаемого правления, и отбыл в аэропорт. Озадаченный Забелин положил трубку.
– Там как раз насчет этого народ собрался, – Дерясин возмущенно кивнул на телефон. – После сегодняшнего правления все как бы на измене стоят. Готовы за вас хоть до Ла-Манша.
Как всегда, все всё знали.
– Через пару минут заходите. Сделаю объявление, – Забелин дождался, когда Дерясин покинет кабинет.
– И вот что еще, Аслан Магомедович. Очень может статься, что через три месяца меня здесь не будет.
– Повышаешься? Хорошее дело. Достойные люди должны достойно расти, я так думаю. Куда дальше?
– Дальше некуда. Ухожу из банка.
– Второв что, чудак совсем? Зачем отпускает? Или зарвался? Куда идешь, говори. Зачем тянешь?.. Поссорились, да? Иди ко мне. Хошь финансовым, хошь другим кем. Иди – прошу! К другому пойдешь – обижусь.
– Жизнь покажет. А сейчас одно знай, – если меня здесь не будет, то и пролонгации через три месяца не будет. Это я к тому, что изворачивайся как знаешь, но на стену календарь повесь. В черной такой рамке.
– Зачем жестоко шутишь? Думаешь, для кого другого больше, чем для тебя, надрываться стану? Не стану. Нельзя больше. А тебе одно скажу, – заторопился гость, заметив приоткрывающуюся дверь. – Ты только знай – у тебя есть друг. И все. Курдыгов, кого хошь спроси, человек слова.
– Я знаю.
– Ну, ты знаешь. И насчет работы, и… вообще.
В кабинет, здороваясь с уходящим заемщиком, вошли и расселись за переговорным столом