восприятие сохранилось. Однако то, что он слышал, не было звуками окружающего мира, поскольку перед его мысленным взором развернулась иная реальность.
Кузьма Пантелеймонович ощущал себя не человеком, а животным – злобным псом, рычащим и брызжущим слюной. Затем картина сменилась – он оказался среди своих предков, знакомых по рассказам отца и матери и по живописным портретам. Эти давно ушедшие люди общались между собой, не замечая постороннего присутствия. Побывал он и среди французских средневековых алхимиков, проводивших опыты с человеческой кровью, причем ощущал себя одним из них.
Важным персонажем этих видений являлась некая мужская фигура, закутанная в широкую бурокоричневую рясу и держащая в руках хлебный каравай. Этот фантом ни на секунду не покидал Янгеля и время от времени принуждал его откусывать от каравая. Призрак словно удерживал Кузьму Пантелеймоновича на грани жизни и смерти, не позволяя ему присоединиться к сонму умерших.
Через несколько суток бред отступил и общее состояние нормализовалось. «Экспериментальный объект» быстро пошел на поправку. Все симптомы туберкулеза как рукой сняло. А главное – бывший больной почему-то уверился, что проживет 95 лет и никакие недуги и травмы ему впредь не грозят. Именно так и сложилась его дальнейшая судьба.
Отчет об эксперименте Янгель через несколько десятилетий передал С. С. Юдину и попытался обсудить с ним психические феномены, сопутствовавшие опыту. Но маститый хирург знал границы допустимого в беседах с коллегами и опасался прослыть мистиком и-диссидентом. Он предпочел уклониться от разговора, заявив, что у Янгеля был, несомненно, сепсис, то есть общее заражение крови, нередко сопровождающееся галлюцинациями. Да и отравление ядовитым веществом, добавленным к мертвой крови, могло спровоцировать патологическую реакцию мозга. Что же здесь еще обсуждать?
Рассказывая эту интригующую историю, Иван Петрович не преминул подчеркнуть, что даже при стерильных переливаниях трупной крови, проводившихся в полевых госпиталях Великой Отечественной, у пациентов непременно возникали видения. Раненые бойцы не раз поверяли Ивану Петровичу весьма удивительные сюжеты, напоминавшие путешествие во времени. В этих мысленных картинах обязательно присутствовал некий мужской персонаж, заставлявший есть хлеб. Такая однотипность зрительных образов очень интересовала моего пожилого коллегу. «Мне уже не доведется раскрыть эту тайну, – говорил он. – Но вы, Рушель, человек молодой, энергичный, да и ум у вас чрезвычайно острый. Вам удастся проникнуть в ее суть!»
Я навсегда запомнил слова Ивана Петровича, и вот шанс выдался – ведь настоятель имел отношение к подобным исследованиям. Но я не был уверен, удобно ли обсудить с досточтимым Бхаттхача-ном данную тему. Однако искать предлог не пришлось, так как он по собственной инициативе заговорил об этом, обратившись ко мне:
– Вы, вероятно, знаете от вашего друга, что когда-то я занимался медициной и проводил