Владимир Шигин

Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года


Скачать книгу

перестали дышать. Стало так тихо, как будто весь храм сразу опустел. Казалось, не отец Иоанн, а кто-то другой взволнованно заговорил за него, необыкновенно строгий и повелительный, не допускающий никаких сомнений:

      – Братие во Христе! Я – немощь, нищета; бог – сила моя. Это убеждение есть высокая мудрость моя, делающая меня блаженным. И вы станете блаженными, если избавитесь от грехов своих. Будьте искренни на исповеди. Господь бог наш бесконечно милосерд, он все простит. Кайтесь в содеянных вами грехах. Он замолчал и, ожидая покаяния мирян, стоял в такой позе, словно приготовился взвалить на свои плечи непомерную тяжесть чужих преступлений.

      Какая-то женщина громко взвизгнула:

      – Батюшка!

      И вслед за этим, словно по сигналу, весь храм наполнился гулом голосов. Это был вопль не менее трех тысяч человек, опускающихся на колени. Казалось, закачались стены Андреевского собора. Я взглянул на Псалтырева. Упрямо наклонив голову, он удивленно озирался, точно бык, попавший не в свое стадо. Чтобы не выделяться среди других людей, мы тоже опустились на колени. Кругом происходило какое-то безумие. Ни в одном доме для умалишенных нельзя услышать того, что происходило здесь. Лишь немногие каялись тихо, а остальные как будто старались перекричать друг друга. Очевидно, им хотелось, чтобы священник услышал их слова, – иначе душа не очистится от грехов. В этом разноголосом гаме можно было понять только тех, кто находился ближе к нам. Рыжебородый купец, мотая головой, признавался:

      – Я застраховал свои товары, а потом сам же их поджег. Мне досталась большая страховка. А за меня пошел на каторгу мой сторож.

      Пожилой чиновник бил себя в грудь и стонал:

      – Грешник, батюшка, я изнасиловал десятилетнюю девочку.

      Лысый человек, похожий на ломового извозчика, выкладывал свой грех с надрывом:

      – Я спьяна избил свою жену, а на второй день она умерла. И теперь не могу забыть своего горя…

      Молодой деревенский парень, несуразно широкий, с уродливым лицом, хрипел, как в бреду, о том, что он занимается скотоложством.

      Около нас худая женщина рвала на себе волосы, колотилась в истерике и вопила:

      – Батюшка! Я собственными руками задушила своего ребенка. Сердце мое почернело от греха… Нет мне больше жизни…

      Некоторые фразы долетали до нас издалека, и мы не видели, кто их произносил:

      – Я родную мать уморил голодом…

      – На суде под присягой я был лжесвидетелем…

      – Из-за меня удавился мой родной племянник…

      Чем дальше шло покаяние, тем сильнее было от него впечатление. Очевидно, к отцу Иоанну съезжались люди, может быть, почитаемые и уважаемые дома, но втайне подавленные ужасными грехами. С высоты амвона он мрачно смотрел на свое коленопреклоненное человеческое "стадо", собранное из непойманных преступников. Что он думал в это время? На его окаменевшем лице не было никаких признаков брезгливости перед мерзостью, извергаемой устами трех