Точнее, вам первый раз стало плохо на глазах у журналистов. На съемках новогодней Песни года.
Хмурится. Вспомнил ту отвратительную статью и беспардонные фотографии налетевших журналистов, где Ренат ведет его, бледного, под руку в гримерку.
– Да, было такое. Пришлось отменить потом несколько выступлений.
– И первый раз после болезни вы вышли в Новосибирске. Ну я и метнулась за вами. Увидеть вживую. Убедиться, что вы в порядке.
У него так смешно изгибается одна бровь, что Сашка не может сдержать улыбки несмотря на общую тональность разговора и ситуации.
– М-да, девочка, ты выбрала самый простой способ! Деньги же огромные. А работала ты тогда кем, напомни?
– Нянечкой в военном госпитале. Я же еще в университете училась. На самолет не очень дорогие билеты удалось взять. А на концерт меня Тоня провела. Поэтому я и вошла через служебку и явилась на саунд-чек. На саунд-чеке самое правильное впечатление можно получить. Когда зажгутся прожекторы и вы выйдете к зрителям, там уже включится артист. Как бы вы себя ни чувствовали, вы будете веселить народ. А на саунде вы еще человек, живой.
– Или еле живой, – хмыкает он. – Вот детали не помню. Ни город, ни как себя чувствовал в тот момент. А тебя помню. Так откуда страдальческий взгляд тогда? Приехала на концерт любимого артиста. Или я так плохо выглядел?
– Да нет, нормально. Просто… Как вам объяснить…
Сашка тяжело вздыхает. Вот нужен ему сейчас такой разговор? Судя по заинтересованному лицу – нужен. Он уже не пластается по кровати сломанной игрушкой, а полусидит, и взгляд оживился.
– Не знаю, как для всех поклонников. Но для меня ваши концерты никогда не были радостью. Точнее, не так. Это мазохистская радость. Когда сначала хорошо, а потом больно. И ты заранее знаешь, что будет больно. И с каждым разом всё хуже. И всё безнадежнее.
У него округляются глаза. Похоже, Сашка сообщает ему сенсационные новости, и он представлял все это совсем иначе.
– Просто ты заранее знаешь, что сказка на два часа. А потом вы уйдете в кулисы, быстро переоденетесь, сядете в свой «мерседес» и уедете в гостиницу. А потом и из этого города, который вам на фиг не упал. Вы просто отрабатываете время и хотите, чтобы вас как можно меньше беспокоили сверх положенного, верно же? Вам не доставляет удовольствия общаться с поклонниками за кулисами, поэтому их туда и не пускают. Вы не хотите ни с кем фотографироваться, раздавать автографы и прочее. Вы хотите быстрее на диван к телевизору. И я это чувствовала, понимала. А потом, под конец, и злилась на зрителей, которые вас задерживали, устраивали овации, шли за автографами. Поэтому никогда сама не подходила, не хотела вас раздражать.
Всеволод Алексеевич качает головой.
– Неужели было так заметно?
– Нормальным зрителям, я думаю, нет. Но мы же не нормальные. Они вас видят пять минут по телевизору и раз в год в лучшем случае на концерте. А поклонники – каждый день. Пусть на записях, но все-таки. Они уже по-другому чувствуют, воспринимают. Опять же, не все. Я, наверное, была самая мнительная и депрессивная из