с потемневшими лицами, пряча от начальника глубоко запавшие глаза. Но он-то видел, что изменения произошли. Да, они по-прежнему оставались лучшими легионерами претория, но этот день помял их и потискал, как мнет неосторожного охотника разбушевавшийся слон, как ломает галеру шальная буря. Вот и теперь он не сумел воспротивиться неизбежному. То, что стряслось с его солдатами, вторглось в их души, сломив слабых и смутив сильнейших. И именно в этот страшный день они чуть было не побежали. Гвардия… Воины, не знавшие децимаций, никогда не переживавшие позора поражений. Он остановил их только чудом. Потому что возненавидел в ту роковую минуту самого себя. Уж собственному-то сердцу бесполезно лгать, и в тот миг он тоже трепетал от ужаса, готов был отступить, прикрыть голову щитом, не видя ничего и не слыша. И только уязвленная гордость способна была породить ту необыкновенную ярость, что в пару мгновений преобразила военачальника, распрямив тело, стянув мускулы тугой тетивой и метнув к чудовищу. Вероятно, часть его ярости передалась и воинам. Гнев подобен болезни и порой распространяется с потрясающей скоростью. Это, должно быть, их и спасло.
Им не удалось зарубить чудовище. Оружие со звоном отскакивало от панциря, оставляя безобидные царапины. Гигантская клешнястая тварь продолжала ворочаться и рычать, вгрызаясь в почву, отбрасывая от себя легионеров, обдавая их прогорклым смердящим дыханием. Окриками центуриону удавалось подстегивать воинов, заставляя вновь и вновь кидаться на зверя. И, прорвавшись наконец вплотную к темным, выпирающим у животного наружу венам, они взрезали их взмахами мечей, изрубили в клочья. Воздух, сотрясаемый чудовищным рыком, впервые огласился победными криками. Исход сражения стал ясен.
Позже, расступившись в стороны, они наблюдали, как содрогалось в агонии чудовище и как тяжелыми, сильными струями билась о землю густая, зловонная кровь. Черная кровь чудища! Пожалуй, это подействовало на людей сильнее, чем весь пережитый бой. Все гуще вокруг панцирного исполина курился удушливый дым. Кашляя, воины отступали шаг за шагом. Где-то внутри зверя неожиданно блеснуло пламя, разгораясь сбежало на землю и здесь, толкнувшись, с ревом вспухло лиловым шаром над судорожно вздетой клешней.
Проведя рукой по лицу, центурион взглянул на ладонь. Кожу покрывала сажа. Она зловеще прочертила линии судьбы, точнее обозначила то, в чем так легко и просто разбирались уличные хироманты. Присев на корточки, он кое-как обтер руки пучком травы. Оглянувшись, встретился взглядом с Фастом. Советник стоял совсем рядом, и вряд ли кто-нибудь мог их сейчас слышать.
– Что скажешь, Фаст?
На узком, тронутом копотью лице советника не дрогнул ни один мускул, не прибавилось морщин на лбу и не изменилось выражение глаз. В этом был весь Фаст. Центурион не мог припомнить ни единого случая, когда кому-то удалось бы застать советника врасплох. На любое обращение Фаст реагировал мгновенно – все с той же невозмутимостью на лице.
– Ты хочешь спросить о том, что это было?
– Что это было, я вижу