и знавший свой барьер.
Его загадочность всех окружающих смущала,
Он мифы рисовал не по святым шаблонам церкви,
Всегда он необычен был в сборке материала,
Твёрд и крепок в жизни был его бедняцкий стержень.
О его скромности судить не сложно даже сейчас,
Найдёте ль вы его переписку с кем-то из друзей?
Когда был дома он – часто источал ли много фраз?
Старался быть среди людей своих родных кровей.
В стране при жизни по существу непризнанный Рембрандт
В искусстве брал не оболочку буржуазной жизни,
Творя прекрасное по ему лишь ведомым путям,
Мир внутренний людей рисуя словно как закулисный.
Коротким было его счастье с любимой Саскией,
Она ему как мужу отдала своё богатство,
Была ценима им, не слушала родни подсказки,
Её лишившей части за разрыв из-за злорадства.
И он писал её любимую на чём угодно,
Держал всё это, не собираясь продавать,
В различных позах, шляпках, одеяньях мимолетных,
Ходил на рынки, чтоб необычное достать.
Он не похож был на остальных (Вермеера, Хальса),
Писал не то, что модно, а что ему лишь нравилось,
Не брался для клиентов он художником быть сальным,
В своих картинах не рисовал он равноправие.
А к сожалению, эпоха требовала это,
Хотел в картинах каждый красоваться, быть на виду,
Не нарисуешь мастер так – то ждёт тебя вендетта,
Он выбор места не делал из ложного кредита.
Хотел он маски жизни богатых бюргеров убрать,
Вернуться к написанию Христа как человека,
И он смог эту его горечь в портретах воссоздать ,
Его библейские сюжеты остались на века.
С таким же замыслом он рисовал портрет Данаи,
Отбросив у всех бытующий античный идеал,
Рисуя Саскию любимую – как есть, живую,
Прекрасную, что в дни любви великой сам он ласкал.
Для интерьера он брал пышные черты барокко,
Её фигуру он рисовал обыкновенную,
Художник величайший не увидел в том дурного,
Нарисовавши её с натуры как бы бренную.
Не в пример классике[34], где много пылающих страстей,
Гармонии строгой и равновесия целого, —
Он дал в фигуре тела много оттенков и теней,
Присущих формам и округлостям тела зрелого.
При взгляде на портрет Данаи – сомнение росло,
Струится на картине свет золотой вместо дождя,
Хотели «В ожидании любовника» звать[35] полотно,
За истиной пошли, в рентгенографию снизойдя.
В конечном слое красок была не первая жена,
Сравнив с музейным облик женщины с жены чертами,
Не может эта быть к тому периоду отнесена,
Хотя, есть атрибут – амур с руками и цепями.
Похоже, два Рембрандта тут творили – юный с зрелым,
И это было в промежутке десятилетья,
Жену любимую ваял он с пафосом веселья,
А умерла