пожимает плечами Маша. – Сейчас все пойдут на пляж. Хотите я вас научу плавать?
– Меня? – я не знаю что ответить.
– Да, вас. И не спорьте.
Она подхватывает мои циновки и уходит.
– Не медлите. А то утащу. И не бойтесь. Я знаю укромное местечко, где нет никого. Там даже можно купаться голышом.
Я возвращаюсь на остров в сумерках. Стараясь грести без всплесков, огибаю лачугу Сереги, приковываю лодку, сарай не открываю. Иду на ватных ногах к дому. Циновки держу под мышкой, хочу с утра рассмотреть, что же все-таки отобрала Файка. В пристрое слышу рыданья. Даже нет, скулеж. Словно щенку перебили лапу, и он уже устал скулить и только поскуливает. Вместе с дыханием. Вдох – выдох. Вдох – выдох.
Рыдает Ксюха. Она лежит на моей постели, мокрая от недавнего купания и рыдает. Я откладываю циновки, сажусь рядом, нащупываю мокрое плечо, тянусь за полотенцем, вытираю ее. О чем тут говорить? Рядом с женщинами, даже маленькими, нужно уметь молчать. Особенно, когда они в слезах. Молчать и быть с ними. Уходить, когда они хотят, чтобы ты ушел, но оставаться поблизости. Слушать и слышать то, что они говорят, что не говорят, и что не хотят сказать. И ни словом, ни жестом не давать понять, что ты слышишь больше, чем тебе разрешено. И всегда помнить, каким было вот это рыдающее существо, да-да, то самое, которое уже умеет курить, и способно говорить гадости, и делать гадости, и способно обидеть смертельно, и испортить жизнь кому угодно, в первую очередь самой себе, всегда помнить, каким оно было лет пятнадцать назад. Как оно ело кашу с ложечки, как сосало мамкину грудь, как играло с собственными пальчиками, а потом радовалось игрушке, книжке, платью…
Я наклоняюсь и тыкаюсь носом в ямочку на шее. Целую. Прижимаюсь колючей щекой. Ксюха поворачивается, обнимает меня, прижимается, сильно прижимается, так, словно хочет забраться внутрь меня и начинает понемногу успокаиваться. И я обнимаю ее и глажу. Поддерживаю. Держу. Держу на весу.
Уже ночью, когда на небо выкатывает луна, Ксюха успокаивается окончательно. Завертывается в одеяло, садится рядом, кладет голову мне на плечо. Говорит тихо.
– У тебя мамка первая?
– Нет.
– А ты у нее?
– Спроси у мамки.
– А ты никогда не жалел, что вот с теми, кто был у тебя до мамки. Ну, что не вышло? А?
– Понимаешь, до мамки у меня не было ничего… серьезного.
– А что такое «серьезное»?
– Это когда глубже, чем просто так. Глубже. Когда под кожу. Внутрь. Понимаешь?
– А если все под кожу? Как отличить?
– Не знаю.
– Как ты отличил?
– Что?
– Что мамка та самая?
– Никак.
Разве она та самая? Разве вообще была в моей жизни та самая?
– Так чего же? – Ксюха чуть отстраняется. – На удачу?
– Не знаю.
Я ведь правда не знаю.
– А глупый вопрос?
– Валяй.
– Если бы