совпадающие записи, она явно испугалась. Да и я тоже, честно говоря, был сбит с толку.
– Все! Не хочу больше этими глупостями заниматься! – Сбросила картон на пол и встала. – Это нехорошо!
Подошла к зеркалу, сдула упрямую прядь. Глаза, окаймленные тушью, стали неподвижными, задумчивыми. Чужая женщина, которая глядит на нее, кажется гораздо старше, гораздо решительнее, чем Лиз. Замечает, что я тоже рассматриваю ее, и проводит ладонью по поверхности. Встряхивает головой, рассыпая вокруг каштановое сияние, поворачивается ко мне. Быстро чмокает в щеку и убегает.
Уже больше часа верчусь в постели среди запахов Лиз, перекладываю холодной стороной подушку под пылающую щеку и злюсь, что никак не удается уснуть.
Город за окном все глубже погружается в мокрую темноту. Перед глазами снова всплывает сквозь дождь кусок картона и синяя птица BLUEBIRD, на хвосте которой, изгибаясь, переливаются десять цифр: 21273448089. Отчетливо вижу каждую из них. И тут я вспоминаю, что 212 это код Нью-Йорка! Это может быть просто номер телефона! Хотел немедленно бежать и звонить. Но двенадцать ночи. Мало того, что история совершенно нелепая, так еще будить кого-то. Уж точно посреди ночи разговаривать не станут.
Утром не выдержал и все-таки позвонил.
– Але-е? – старенький, немного прерывающийся женский голос.
– Извините, пожалуйста. Меня зовут Грегори. Пожалуйста, не вешайте сразу трубку. Я хотел только задать вам один вопрос…
– Какой вопрос, Грегори? – Мне показалось, что она нисколько не удивлена, даже ждала этого звонка.
– Понимаете, мы вчера развлекались…
– Рада за вас… Я вот давно уже… И какое отношение ваши развлечения имеют ко мне?
– Ну, знаете, вертели блюдце в темноте и записывали буквы и цифры, возле которых оно останавливалось.
– И что? – старушечий голос немного напрягся.
Я чувствую себя полным идиотом, но бросать разговор на середине не хочется.
– Понимаете, сначала появились буквы B-L-U-E-B-I-R-D, bluebird, а потом десять цифр. И это повторилось два раза. А цифры совпали с вашим номером телефона. Ну я и решил…
Тяжелое молчание на другом конце. Трубка переполняется захлебывающимися, перебивающими друг друга вздохами, неразборчивыми бормотаниями, всхлипываниями. Это длится минут пять, не меньше. Я уже хотел вешать трубку. Наконец снова появляется ее уже гораздо более уверенный голос.
– Это Норман, мой муж! Наверное, не мог раньше… Ведь я там играла Мэтил!
Она произносит это имя по-английски – «Мэтил», и я не сразу понимаю, о чем речь.
– Кого вы играли?
– Я играла Мэтил! На Бродвее ставили «Синюю птицу», и я была занята в этом спектакле! В главной роли. Там мы познакомились с Норманом! Он приходил каждый день, дарил цветы! А через полгода поженились, но вскоре разразилась война! – Она делает паузу и громко сморкается. – Ах! Господи! Что я вам все это рассказываю! Вы, наверное, из какой-то другой страны, у вас такой сильный акцент! Норман писал письма с фронта, и каждое письмо начиналось