во с заглавной буквы, чтобы стало ясно – это не какая-нибудь садовая калитка или обычная дверь, ведущая – совершенно точно – в кухню, отделанную белой плиткой, или из спальни в гардеробную.
Когда мне было семь лет, я нашла Дверь. Ну вот, теперь это слово смотрится гордо и важно. Сама буква «Д» похожа на дверной проем, ведущий в белую пустоту страницы. Может быть, увидев это слово, читатель почувствует, как по его шее пробегают мурашки, будто ему встретилось что-то давно знакомое. Дорогой читатель, ты ничего обо мне не знаешь; не видишь, как я пишу эти строки за столом из желтого дерева, а соленый ветерок листает страницы, словно ищет оставленную в книге закладку. Ты не видишь шрамы, исчертившие мою кожу. Ты даже не знаешь моего имени. (Меня зовут Январри Сколлер. Ну вот, теперь тебе известно кое-что обо мне – я сама испортила собственный аргумент.)
Но ты знаешь, что означает слово Дверь. Может, ты даже сам встречал такую – слегка приоткрытую трухлявую дверцу в старой церкви или блестящую новенькую дверь в кирпичной стене. Если ты принадлежишь к тем мечтателям, которых все время влечет в какие-нибудь неожиданные места, то тебе, возможно, доводилось пройти через такую дверь и очутиться в поистине неожиданном месте.
Или, может, ты ни разу в жизни не видел никаких Дверей. Их теперь осталось не так уж много.
Но ты все равно знаешь об их существовании, верно? Потому что на свете найдется десять тысяч историй про десять тысяч Дверей и все они известны нам не хуже, чем наши собственные имена. Они ведут в Страну эльфов и в Вальхаллу, в Атлантиду и в Лемурию, в Рай и в Ад – в общем, туда, куда не найти дороги по компасу, – в иные места. Мой отец, настоящий ученый – в отличие от меня, девушки с пером в руках, которая просто хочет изложить свои мысли, – объясняет все это намного лучше: «Если представить, что истории похожи на места археологических раскопок, и тщательно изучить их, снимая слой за слоем, то на каком-нибудь уровне непременно обнаружится дверь – граница между “здесь” и “там”, “мы” и “они”, между повседневным и волшебным. Когда открываются эти двери, когда объекты проникают из одного мира в другой – именно тогда рождаются истории».
Он никогда не писал слово «дверь» с заглавной буквы. Но, наверное, у ученых не принято позволять себе такие вольности просто для красоты.
Стояло лето тысяча девятьсот первого года – хотя на тот момент этот набор цифр ничего для меня не значил. Оглядываясь назад, я вижу преисполненный собственной важности год, покрытый золотом надежд нового века. Словно старую шкуру, он сбросил всю суету и беспорядочность предыдущего столетия – войны, революции и неустроенность, трудности, которые преодолевали растущие империи, – и теперь повсюду, куда ни посмотри, царили мир и процветание. Мистер Дж. П. Морган недавно стал богатейшим человеком в мировой истории; королева Виктория наконец почила вечным сном, оставив огромную империю своему царственному отпрыску; Боксерское восстание в Китае было успешно подавлено, а Кубу взяла под крыло цивилизованная Америка. Разум и рациональность правили бал, на котором не осталось места для волшебства и загадок.
Как оказалось, не нашлось на нем места и для маленьких девочек, порой забредающих за край карты и рассказывающих правду о безумных и невероятных вещах, что существуют по ту сторону.
Я нашла ее в глухом уголке на западной окраине Кентукки, как раз в том месте, где очертания этого штата словно окунают пальчик в воды Миссисипи. В таком месте не ожидаешь найти ничего загадочного или хоть сколько-нибудь интересного: это блеклый, неухоженный край, населенный столь же блеклыми и неухоженными людьми. Даже в конце августа солнце здесь печет вдвое сильнее и светит втрое ярче, чем во всей остальной стране. Воздух кажется влажным и липким, как мыльная пена, которая остается на коже, когда моешься в ванне последним и воду уже сложно назвать чистой.
Но Двери, точно подозреваемые в дешевых детективах, часто обнаруживаются в самых неожиданных местах.
Я оказалась в Кентукки только потому, что мистер Локк взял меня с собой в деловую поездку. Он сказал, мол, для меня это будет «настоящим подарком» и «шансом узнать, как все устроено», но на самом деле причина заключалась в другом: моя нянька находилась на грани нервного срыва и за прошедший месяц уже четыре раза грозилась уволиться. В то время я была трудным ребенком.
Или, может, мистер Локк просто хотел поднять мне настроение. На прошлой неделе пришла открытка от моего отца. На ней изображалась смуглая девочка с остроконечным головным убором из золота на голове и недовольным выражением на лице. Надпись сбоку гласила: «НАЦИОНАЛЬНЫЙ БИРМАНСКИЙ КОСТЮМ». На обороте обнаружились три аккуратные строчки, выведенные коричневыми чернилами: «Задерживаюсь, вернусь в октябре. Думаю о тебе. Дж. С.». Мистер Локк прочитал послание поверх моей головы и неловко похлопал меня по плечу – мол, не вешай нос.
Неделю спустя я уже тряслась в спальном вагоне, отделанном бархатом и деревом и похожем на гроб, читая «Братьев Роверов в джунглях», пока мистер Локк просматривал деловую рубрику газеты «Таймс», а мистер Стерлинг сидел, уставившись в пространство пустым взглядом образцового камердинера.
Пожалуй, я должна отдельно представить