часа через два-три после прихода земских полков. Большие воеводы за кремлевскую стену ушли, да в Китай-город, себя спасали; князь Иван Бельский первый. Татары увидели, что воевать не с кем, – зажгли посады за Неглинной… Веришь ли, весь день тихо было! Через Москву-реку переходили – гладь, а тут откуда ни возьмись – буря. Понесло огонь на Арбат, на Кремль, на Китай-город. В Пушечной избе взорвался порох, пыхнула Москва, как факел. Хан похватал людей, какие из города выбежали, и ушел от огня подальше. Народу сгорело великое множество. Тысяч триста. Кто не сгорел, от дыма задохнулся. Князь Бельский в погреб спрятался, да не уцелел. Я к немцам прибился. Они люди ученые, ссали на платки и теми платками рот и нос закрывали… Добрались до Москвы-реки, по воде за город вышли… Опричный двор дотла сгорел. Что люди?! Колокола от жара растопились, как воск, на землю стекли. В Грановитой палате, в Кремле, прутья железные перегорели. Бог митрополита Кирилла спас со священством. В Успенском соборе отсиделись от огня.
– Посмотри! – шепнул князь. – Белка пришла.
Агий глянул на белку и, вздохнув, закончил рассказ:
– За ту проруху великий государь казнил князя Темкина-Ростовского, воеводу-опричника Яковлева, да лекарь Бомель отравил сто человек из наших, по царскому повелению. Не быть бы и мне живу, – батюшка твой, блаженной памяти князь Иван Андреевич, в Шую меня отослал, в Шартомский монастырь. С той поры нет уж боле опричника… имярек, есть Агий, друг звериный…
– Как служить-то мне, Агий, царю Ивану? Надоумь!
– По совести. Колн угодно будет Господу, не отдаст тебя на растерзанье… Да ведь и не молод царь-государь. Чай, убыло в нем прежней прыти.
Каждый день взялся приплывать на остров князь, постигал стрельбу из лука. Не ахти как шло дело, но Василий Иванович был въедлив, переупрямил природную нетвердость руки, рассеянность взгляда. Учитель у него тоже был сметливый. Предложил однажды:
– Хочешь, князь, научу тебя моему коронному штукарю?.. Да простит меня Господь.
Показал на пролетавшую птицу, одной стрелой сшиб и успел, пока падала, поразить другой стрелой.
Подумал Василий Иванович и с усердием принялся обучаться Агиеву искусству. Не сразу, но получилось.
Пока ездил на остров, зверушки и впрямь привыкли к Василию Ивановичу. Выдра даже ласкаться начала. Спросил однажды князь Агия:
– Не хочешь ли вернуться в мир?
– Покуда жив Иван Васильевич, мне лучше с выдрой знаться.
На том и простились. Выдра провожала ладыо, выныривала то с одного борта, то с другого. Дразня, князь спрашивал ее:
– Как имя хозяина твоего?
Выдра недовольно фыркала и погружалась в воду.
Когда она, напоследок погнавшись за ладьей по следу, изнемогла, остановилась, положила мордочку на волну, князь снова спросил ее шепотом:
– Как имя хозяина твоего?
И выдра, хоть и далеко была, тотчас нырнула.
Сошел Василий Иванович на берег, а его Первуша поджидает.
– Все на остров да на остров, сходил бы ты, княже, в наш лес. Сколько уж я тут живу, а все не нарадуюсь на рощи наши, на боры золотые. Дубравушка-то