Он бежал быстро по наизусть выученным тропинкам между задних дворов, не поднимая шума. Вскоре он выскочил на луг, ограждавший посёлок от леса, и так же, без оглядки, пересёк его. Остановился на краю поля и прислушался.
Перед ним возвышался огромный чёрный лес, заглатывающий всё живое в кромешную тьму, притягивающий своей погибельной силой так, что невозможно было отвести взгляд. Где-то, совсем близко, ухнула сова и ей ответила вторая – тише, из глубины. Ветер шатал и гнул деревья, они хрипло стонали, скрипели и, ломаясь, трещали, словно моля о пощаде. Послышался волчий вой.
«Далеко, за топью», – подумал Гришка и обернулся назад.
Посёлок был ярко освещён полной луной. Избы, пожарная колокольня и купол без креста на полуразрушенной церкви серебрились на фоне синего неба. В окнах домов горел свет, казалось, там уютная и тёплая жизнь. Но Гришка знал: только не в их доме. По крайней мере ― не сегодня.
Вдруг он услышал шорох кустов, совсем близко, в трёх шагах от себя. Он перестал дышать, медленно повернул голову в сторону шума и застыл. Из кустов на него смотрели два немигающих глаза, отсвечивающих жёлтым светом луны.
– Лиса, – облегченно вздохнув, он решительно шагнул в чащу.
– Витька! – рявкнул отец с кухни. – Подь сюда!
Витя встал с кровати и на ощупь пошёл на кухню. Он уже чувствовал по голосу отца, что в этот раз придётся туго.
– Сходи за нагайкой, – скомандовал Фёдор Дуне. – Да побыстрее. – Сам он сел на табурет в прихожей. Уставший, голодный, осунувшийся за дальнюю дорогу, весь в пыли, покрывавшей его волосы так густо, что, казалось, они были седыми.
– Федя, может не надо? – жалобно спросила Дуня, глядя на Витю, его тёмно-русые волосы, убранные повязкой назад так, что он походил на девочку.
Фёдор не ответил, только дико взглянул на Дуню. Она опрометью выскочила из кухни и побежала в хлев. Нагайки там не оказалось.
«А верно, на телеге осталась», – подумала Дуня и вышла из дома. Жёлтый свет мягко лился из окон избы, подчёркивая силуэты застывших деревьев и зубчатого забора. вечерн Лошадь, так и не распряжённая, стояла во дворе с телегой, груженой клетками с гусями. Собака, увидав хозяйку, вскочила и стала бегать вокруг нее, выпрашивая еду. Дуне послышался вой волка в лесу. Она прислушалась. Но вновь замычали коровы, требуя дойки, и за их стенаниями больше ничего не было слышно.
«Господи, спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани», – безостановочно молилась она, не зная, за кого просить больше: то ли за сбежавшего Гришку, то ли за Витьку.
– Сейчас, милые, сейчас, – она взяла сыромятную нагайку с телеги, ощупала ее.
«Хорошо, что шлепок без свинца», – тяжело вздохнув, ссутулившись, будто наказание ждало её саму, она пошла в дом.
– Ты иди давай, лошадь распряги, коров подои да накорми всех, – гаркнул на неё муж и со злостью вырвал нагайку из рук. – Да побыстрее, лошадь, чай, работала всю неделю, не то, что вы тут, тунеядцы.
– Иду уже, иду.
Дуня хотела было взять телогрейку, но её на крючке не оказалось.
«Хорошо хоть телогрейку взял, не замёрзнет», –