вглядывался в поток машин. Нет, слежки точно не было.
Ира Волошко была самой обеспеченной ученицей в школе: могла себе позволить ездить на занятия на такси, заказывать на большой переменке пиццу из ресторана, складывать учебники в фирменную сумку от Гуччи. Она пользовалась такой дорогой косметикой и парфюмерией, что некоторые разбирающиеся в запахах учительницы чувствовали неловкость за собственный «массовый» парфюм. Ничему этому никто бы не удивился, учись Ира в элитной гимназии или частном пансионе. Но она была десятиклассницей обычной микрорайонной школы, наполненной детьми рядовых рабочих и служащих. Просто у нее неожиданно нашелся папа. До пятнадцати лет папы в их с мамой жизни не было совсем. Никакого. Ни воскресного, ни субботнего, ни одноразовых маминых поклонников. Потому что мама их не заводила. Она постоянно работала водителем троллейбуса. На сытую безбедную жизнь себе и дочери зарабатывала, жилье трехкомнатное имела в собственности, к мужчинам была абсолютно равнодушна. Иру родила в коротком незарегистрированном браке и от ее отца никогда ничего не ждала. Они прожили два года и мирно разбежались. Ни любви, ни ненависти эти люди друг к другу не испытывали – только скуку и взаимную усталость.
До семи лет Ира жила у бабушки в деревне Ельники. Ирочка водилась в основном с соседскими мальчишками – играла в «кича», в догонялки, футболила мяч по пустырю. Иногда ее брали за грибами или на рыбалку – она не мешала, спокойно брела рядом с кем-нибудь, не замечая ни подосиновиков, ни поклевки. Иной раз Петька или Гришка задерживались у густого куста, расстегивали или приспускали штаны, расставляли ноги пошире и звонко поливали листья, ветки, траву пахучими струями. Ире тоже хотелось попробовать так, но бабушка объяснила, что ей полагается присаживаться «на корточки», потому что она все-таки девочка. К счастью, проследить, как внучка писает, бабушка не удосужилась – не бегать же с пятилетней кобылицей в нужник. Зато мальчишки от души хохотали, когда она, подняв на пузе футболку и опустив джинсы до колен, ловко направляла струйку на листья лопуха.
– В платье половчей получится, а то под конец все равно намочишь колошины, – советовали пацаны.
И она тренировалась над зловонной прорубью в крепком полу «куриного домика» на задворках. Если сильно потерпеть и потом быстро раздеться – получалось почти как у Петьки. А ноги помыть нетрудно, хуже, если носки или гольфы замочишь. Незаметно взять у бабки мыло и так же тайно вернуть его на место было непросто. Но и здесь она справлялась.
Обидно, что с наступлением осени «тренировки» приходилось прекращать – застирывать и сушить колготки было слишком заметно, а ходить в мокрых – неприятно. Так что зимой она, как и бабушка, пользовалась ведром и для крупных, и для мелких делишек. Между прочим, старушка утверждала, что и Петька с Гришкой так делают, и даже взрослые дяденьки.
Переезжать из деревни в Москву Ирочка не хотела. В школе ей не понравилось. Во-первых, все дети, кроме нее, декламировали стихи, пели песни, умели лепить и рисовать. Некоторые даже знали буквы и могли читать.
Учительница