в бензиновую лужу и, повернувшись спиной к взметнувшемуся пламени, двинулся к дороге.
Через некоторое время Иван пришел в себя. Он попытался уползти от обступавшего его со всех сторон огня, но сил не было, они ушли в землю с кровью. Он прополз от силы метра полтора, а потом пламя настигло его. Иван хотел закричать, но звука не получилось. Тогда он потерял сознание, убежав от боли в спасительную темноту.
К тому моменту, когда Удодыч остановил на шоссе попутную машину, Иван Зубов был мертв.
Глава 2
Перед тем как зайти на посадку, самолет плавно развернулся, делая круг и постепенно теряя высоту. Наверху, в неправдоподобно голубом небе, весело сверкало солнце, а снизу расстилалась какая-то серая муть – то ли туман, то ли низкие облака. Глеб, разбуженный призывом стюардессы пристегнуть ремни, сонно поморгал, глядя в иллюминатор, будучи не в силах сообразить, что это за дымка. Прогноз погоды как будто был благоприятным. Туман? В такое время суток, в такую погоду? Странно…
– Ты смотри, что делается, – сказали позади него.
– Да, – откликнулся другой голос, – леса горят. Горят, горят… Каждый год горят, и никому дела нет.
Окончательно проснувшись, Глеб защелкнул на животе пряжку привязного ремня. Ремень был потертый, с тусклой от долгого употребления оловянной пряжкой и заметно разлохмаченными краями. На матерчатом чехле переднего сиденья красовалось большое жирное пятно. Смотреть на него почему-то было неприятно. Глеб отвернулся к иллюминатору.
Теперь самолет шел еще ниже, давая возможность убедиться в том, что серая муть, поначалу принятая за туман, оказалась дымом лесного пожара. Дым косматым ватным одеялом застилал землю почти до самого горизонта. Порой в серой дымке встречались просветы, в которых можно было разглядеть то черную щетину леса, то нитку шоссе, то кажущиеся с высоты неправдоподобно ровными квадратики возделанных полей. Потом промелькнувший ландшафт снова заволакивался непрозрачным серым маревом. Глеб потянул носом: ему почудилось, что в салоне пахнет горелым.
– Ай, что творится! – сказали где-то впереди. – Давно такого не было. Страшное дело – пожар на торфяниках.
Какой-то разговорчивый пассажир, не спрашивая ничьего согласия, принялся пространно и с излишними подробностями излагать, какая это страшная штука – пожар на торфяниках. Он говорил, что провалившийся в горячий торф человек мгновенно превращается в головешку, горстку раскаленного праха, в ничто. Некоторое время Глеб боролся с острым желанием встать и попросить добровольного лектора заткнуться, а потом усилием воли отключил внимание и закрыл глаза. Болтовня разговорчивого пассажира сразу превратилась в назойливое бормотание, лишенное всякого смысла, и, устранив досадную помеху, Глеб стал думать об Ирине.
В изолированном мирке, который Глеб создал для себя за опущенными веками, было темно и тихо. Голос самозванного лектора и гудение двигателей сливались в сплошной монотонный гул; сильно ныл задетый пулей бок, и