чувствует сама из моих уроков и понимает, как жить дальше. И я не хочу краснеть за нее.
Мне вдруг стало обидно. Бабушка говорила так, как будто меня здесь не было. Сначала в детстве меня разделили с родителями, теперь решали без моего голоса, кем мне стать и где жить. Я любила живопись и неплохо рисовала. У меня были две лучшие подруги, которых я бросать не собиралась. Но и в одиночестве я не скучала. В такие минуты я творила с мольбертом в руках. И вот сейчас мне стало болезненно одиноко, и это невзирая на то, что меня любили родные и желали мне самого лучшего будущего. Но в этот миг я почувствовала себя чужой в своей семье. Родители всегда снисходительно посмеивались над моим творчеством, а теперь и бабушка меня предала. Когда родители оставили меня в Москве и уехали, я сравнивала себя с гадким утенком. Со временем это чувство похожести ушло, но в эту минуту я снова ощутила себя тем некрасивым, никому не нужным одиноким существом, до которого никому не было дела.
– Ты же знаешь, как я люблю рисовать! Почему не архитектурный, не художественный? Почему я должна бросить своих друзей и черт-те куда уехать? Как можно разлучить меня с Машкой, Олей и Гариком! Почему именно медицинский? И почему в Америке? Допустим, – я встала и заходила по комнате, размахивая руками, – мне нравится медицина, но разве здесь я не смогу учиться?
– Софья Михайловна, вы абсолютно правы! – повысив голос, перебила меня мама. Она не только не ответила на мой вопрос, но и очень меня удивила.
Мама с бабушкой чаще всего не сходились во мнениях, слишком разными они были, но впервые они встали на одну сторону. Мир перевернулся! Немного поразмыслив, я поняла, почему впервые их мысли совпали. Моя мама с математической точностью просчитывала каждый свой ход. Как в шахматах. И сейчас бабушкин ход ей нравился. Новые друзья, престижный университет, и, как я знаю, в Кремниевой долине всегда была нехватка «особей женского пола», а значит, в перспективе я найду себе мужа, возможно, программиста, но обязательно молодого и богатого. Я вопросительно посмотрела на отца, еще надеясь на его поддержку. Обычно он старался быть на моей стороне, так как видел редко и всегда чувствовал вину за то, что выбрал науку, а не дочь. Но папа сидел и смотрел куда-то мимо, погруженный в только ему известные размышления.
– Полина, сядь, пожалуйста, не мельтеши перед глазами и послушай меня, – провозгласила бабушка и продолжила, когда я села перед нею: – Меня скоро не станет. Думаю, очень скоро. Я это знаю. Полина, ты не можешь оставаться в этой стране совсем одна. Родители вернутся к работе. Твое место не тут, ты можешь рисовать всю жизнь и где захочешь. А вот стать врачом – это совсем другое, это прекрасная и нужная людям специальность. А еще тебе нужно учиться именно в том университете, потому что я дала слово.
– И кому ты это пообещала? – Я снова перебила ее, заметив, что папа хмурится. И почему-то не на словах о смерти, а как только бабушка сказала об обещании.
– Пойми и доверься мне. – Бабушка устало вздохнула, видимо, этот разговор стал ее утомлять. – Учеба – твой конек, тебе всегда все дается очень легко.