редактору.
– Ох, Эля, – благодарно улыбается тот, забирая кружку и тут же отпивая приличный глоток. – Только ты меня понимаешь.
Он довольно щурится, принюхиваясь к «Несквику», а я мысленно повторяю, что это просто нужно пережить, что осталось совсем чуть-чуть.
– Лучше? – спрашиваю без особой надежды.
– Лучше, – серьезно кивает он. – Ты прости, я что-то совсем расклеился опять. Просто как посмотрю назад… – взгляд его становится каким-то тоскливым, и мне безумно хочется подойти, обнять его, сказать теплые слова поддержки. Но не могу. Потому что на работе наши близкие отношения под запретом.
– Почему в этот раз?
– Да ерунда, – уходит от ответа он. – Просто почувствовал себя старым, вышедшим в тираж. Понимаешь?
Киваю молча. Сейчас ему нужно просто выговориться, чтобы уже завтра взять себя в руки. Подобное состояние нужно просто пережить, чтобы спокойно работать еще год. И Роман Петрович говорит, говорит, говорит. Просто абстрактные вещи, забавные случаи на работе. И я вижу, что понемногу его все же отпускает. В очередной раз задаюсь вопросом, почему такой добрый, неравнодушный и порядочный мужчина остался не при делах? Как вышло, что он оказался никому не нужным? Это до сих пор не укладывается у меня в голове.
– Ладно, пойду я, – вдруг спохватывается мужчина. – Совсем заболтал тебя.
– Все в порядке. Вы же знаете – я всегда выслушаю.
– Знаю. Спасибо, девочка моя.
Вопреки им же установленным правилам он подходит и целует меня в макушку.
– Спасибо тебе.
Он уходит, а у меня настроение ниже нуля. Впрочем, как и каждый раз, когда Алёхин пребывает в сезонной тоске. Печально смотрю на стопку документов, затем на часы и понимаю, что либо я сейчас выхожу и еду к Яну, либо остаюсь доделывать дела и тогда домой попаду хорошо если к полуночи. Уже собираюсь написать новому партнеру, что планы изменились – все же работа на первом месте, – как в кабинет возвращается Роман Петрович.
– И кстати, тебе пора домой.
– Попозже. Тут доделать надо, – возражаю я.
Но главред непреклонен.
– Либо идешь сама, либо я выгоню с охраной.
– Но я не успела! – протестую в ответ.
Мужчина сдвигает брови, отчего сразу выглядит грозным начальником:
– Это отказ выполнять приказ начальства?
Молча собираю вещи, беру пиджак с кресла и иду к двери.
– Это запрещенный прием, – цежу сквозь зубы, проходя мимо него.
Покидая редакцию, злюсь на Алёхина. Знает ведь, что я трепетно отношусь к субординации и ни за что не позволю себе каких-то вольностей, а пользуется этим! И ведь документы и правда нужно было доделать… Но тихий голос в голове все же шепчет, что на самом деле Роман Петрович просто дал мне выдохнуть – ведь всю неделю журнал почти целиком был на мне. А это ой как непросто. И к злости и раздражению примешивается чувство благодарности.
В этом странном состоянии я и приезжаю к Яну. Не уверена, что это хорошо, но делать нечего. Звонок домофона,