тому же и Хатериман, хоть и была злобной циничной ведьмой, своих детей любила. Так что её интерес к внуку мог быть вполне настоящим. При дворе Атайрана я стану королевой-матерью, вдовой его брата. При дворе же собственного отца моё положение было… странным. Меня до сих пор не выдали замуж только по одной причине – Зигмунд не желал терять драконов.
Но если завтра с отцом что-то случится, то королевство окажется на пороге гражданской войны. Я буду либо вынуждена бороться за трон и жизнь своего сына, либо умереть. Если я не посажу на трон Ангэя, моя добрая мачеха нацепит корону на голову моему братцу. И тогда за нашу с сыночком жизнь и гроша, ломанного будет дать много.
Отца можно было понять. Ему нравились мои драконы. Меня тоже можно было понять. Я никогда не рвалась к власти, но стоя на ступеньках трона трудно не бороться за неё, потому что зачастую проигрыш означает смерть. Ладно бы только твою, но есть ещё дети.
В Цитадели выгодно видеть моего сына живым, моя же жизнь не имеет особого смысла. Как и смерть.
В Оруэлле смерть Ангэя выгодна слишком много.
К тому же и явившийся мне ночью призрак мужа (не исключено, что его голосом говорило моё собственное подсознание, но мне нравилась мысль, что Эвил на самом деле навестил меня, что он заботится и печётся обо мне и сыне даже после смерти), тоже не двузначно дал понять, что хочет, чтобы я вернулась к его семье.
– Готова ли я подчиниться? – вздохнула я. – Если это спасёт нас всех от войны – безусловно, да.
Глава 2
Нервы мои были напряжены как струны. Я плохо выспалась, голова была тяжёлой, мысли утратили привычную лёгкость. Больше всего на свете мне хотелось побыть в уединении, чтобы как следует всё обдумать, но моя «драгоценная» мачеха пригласила разделить с ней завтрак. Хуже этого было только объявление войны с утра. Или кобра на подушке. Хотя, если бы выбор был за мной, я бы выбрала кобру. Та в разы менее ядовита.
Если бы посторонний наблюдатель затесался в нашу милую царственную семейную компанию, он бы умилился нашим прекрасным манерам, ласковым речам и улыбкам, источающим мёд.
С тех пор, как я была вынуждена к близкому общению с Олиерой Ванхелией, я ненавижу сладкие голоса и сахарные улыбки. Синильная кислота – цианистый калий, отдающий чарующим запахам миндаля и смертельный даже в дозе пятидесяти миллиграмм. Летучая, легкоподвижная, как эта с виду прекрасная и мягкая, но жестокая и лживая женщина.
Не знаю, к чему эта взаимная ложь, обмен комплиментами, демонстрация семейных уз. Я знаю, что при первой же возможности эта сладкая роза убьёт меня, но, что хуже того – она опасна для моего сына. Олиера никогда не блистала умом, ум ей заменяла хитрость, воистину дьявольская, звериное чутьё и необузданная жажда власти.
Её сын, мой младший брат Жуамин (или брат Анжелики, что в нашем с ней случае теперь одно и тоже), по закону Оруэла должен был наследовать трон моему отцу, потому что здесь, совсем как в средневековой Франции нашего мира, было «негоже лилиям прясть».
Но