днем и ночью за то, что она сама осталась живой, а дитятко ушло в мир иной, так и не вкусив земного блага. Опустившись на колени перед иконой, женщина все молилась и молилась. В короткие промежутки времени, когда в голове становилось легко и светло, она все думала и анализировала то, почему ей не удалось сохранить ребенка. Кто был виноват в том, что ее ребенок только что народился на свет и тут же сразу умер, Елизавета так и не понимала. Русская бабка-повитуха на часто задаваемый вопрос молодой немки ничего не отвечала. Она только осеняла женщину крестным знамением, делая молитвенный жест – знак креста, и тихо приговаривала:
– Один Господь Бог знает только это… Ему властелину наших дум и наших тел дано на это право.... Один он только все знает и делает для нас… Только Бог, только Бог…
Больше бабка Аграфена ничего молодой немке не говорила. При встрече с плачущей Елизаветой бабка опять что-то тихо бурчала себе под нос и осенив рукой немку, тотчас же уходила прочь.
Елизавету продолжала душить обида за то, что она не смогла сберечь первенца для Петра. Разное она по этому поводу передумала. Причиной смерти немка считала плохое питание для нее самой и крепкий сибирский мороз, а может даже и тяжелую работу. Тяжеловесные тюки из камыша, которые она вместе с женщинами собирала на замерзшем озере и носила на спине, дали о себе знать. Не исключала она и того, что кто-то ее ребеночка сглазил…
Петру о личном горе Елизавета Крот решила не писать. Не только не хотела расстраивать своего мужа, но и очень его боялась. Сама она от Петра получила первое письмо где-то через три месяца, после того как его забрали в трудовую армию. В письме муж интересовался только тем, кто родился у Елизаветы. О другом почему-то он ничего не спрашивал. Ничего не писал и о себе. Да и письмо было без обратного адреса.
Прошло полгода после того, как Елизавета проводила своего мужа. За исключением первого письма, пришедшего в форме короткой записки, писем для Елизаветы Крот не было. От безутешной печали женщина плакала по ночам. Сердце и душа молодой немки разрывались, когда родственники некоторых из тех, кто ушел в трудармию вместе с Петром, получали от своих какие-то вести. Несмотря даже на то, что весной и летом у тех, кто остался в деревне, дел было невпроворот, Елизавета находила время для уединения. В эти короткие минуты она опять и опять обдумывала все происходящее. Иногда в ее голову приходили мысли одна страшнее другой. Да и злые языки в деревне, хоть и небольшие, распускали разные слухи и сплетни о Елизавете Крот. От некоторых из них женщине становилось дурно. Кто-то болтал о том, что Елизавета специально удушила своего первенца только за то, что Петр ее насильно еще в Поволжье взял в жены. У молодой Лизы Акс был другой парень, но очень робкий, и которого она очень сильно любила.
Были и те, кто говорил «сущую» правду о том, что дескать Петр уже в курсе происшедшего с Елизаветой, и что, вот-вот он приедет для разборок с женой. Чем дольше Петр не приезжал для разборки с женой, тем почему-то равнодушнее