они поклонились в ответ. Затем он начал что-то напевать под нос, ритмично покачиваясь на пятках. Отец с сыном вернулись внутрь.
Письмо эстле Амитаче не касалось того, на что Иероним надеялся. «Может, смогу помочь твоей дочери. Приду после заката. Разрешишь? Пошли слугу». Ну да, она ведь видела, как под конец обеда девушка позеленела и сбежала из-за стола; и видела ее после, в коридоре, согнувшуюся пополам. На ужин Алитэ уже не пришла, и Амитаче, должно быть, начала расспрашивать. Ей и вправду есть до этого дело или просто хочет втереться ко мне в доверие, замылить глаза? Он послал Антона.
Шулима появилась вместе со своей невольницей, черноволосой девушкой римской морфы, с длинными стройными конечностями и белоснежной улыбкой. Завия деликатно разбудила Алитэ. Господин Бербелек вопросительно глянул на Шулиму. Та указала на балконную дверь.
Уже было весьма холодно, женщины укутались в шали, Иероним набросил хумиевое пальто. На носу и корме горели масляные лампы, а сквозь узкие окошки изнутри падал свет из кабин – но едва Авель закрыл за собой дверь, объяла их густая ночь.
Ночь, но прошитая, однако, красно-золотым лунным сиянием. Луна была полной, тяжелый пирокийный фонарь, подвешенный посреди небосклона,– если смотреть прямо на него, почти ослеплял. Гистея, видать, и вправду ослепил, вавилонянин стоял неподвижно, опершись спиной о стену, глаза широко открыты, по подбородку стекала слюна.
– Спит,– пробормотал Авель.
– Оставьте меня,– стонала не проснувшаяся еще Алитэ,– в чем дело, даже выспаться не дадут, Авель, ну скажи им —
– Ш-ш.– Шулима обняла Алитэ, склонилась к ней; второй рукой легонько взяла ее под подбородок, обернула ее лицо к луне.– Смотри,– шептала,– она не недвижна, она плывет, мы все плывем с ней вместе, волна на волне, на волне, ты не можешь сопротивляться, не можешь противиться, плывешь вместе с нею, плывешь вместе с нами. Возьми.
Завия, исчезнувшая на миг, появилась теперь с металлической миской, до половины наполненной водой. Подала ее Алитэ. Девушка, моргая, посмотрела на Авеля, на отца, на Шулиму, на миску, снова на Шулиму и не без колебания приняла посудину.
Эстле Амитаче отступила от Алитэ.
– Вытяни руки,– сказала она.– Отодвинься от стены, ты стоишь на своих ногах, ничто тебя не опрокинет. Погляди на ее отражение. Ты плывешь. Не отводи взгляд! Плывешь, не можешь опрокинуться. Она совсем не тяжела. Возносишься на чистых волнах. Покой. Тело знает. Смотри.
Господин Бербелек сложил руки на груди, стягивая полы пальто.
– Что это за гоития? – прошипел он Шулиме.– Чары хороши для простонародья, ты ведь не веришь в такие глупости.
– Ш-ш,– та даже не повернула головы.– Никаких чар. Только не говори, что не учил своих солдат каким-то простейшим способам обманывать жажду, игнорировать боль, противиться страху. Всегда найдутся приемы, позволяющие нам приноравливать свою форму под обстоятельства. Человек – оттого человек, что меняется согласно собственной воле, это правда, но не значит ведь, что все мы равны божественному