Великой армии через пограничную реку Неман Барклай-де-Толли стал незамедлительно стягивать свою армию к Свенцянам, удалившись от линии границы. Он словно приглашал Наполена идти на восток. В то время 2-я Западная армия еще оставалась на месте и, вполне возможно, могла оказаться против правого фланга наступающей неприятельской сухопутной «армады».
Император французов принял такое «предложение». Он был и великим стратегом, и великим тактиком. То есть великим шахматистом в военном мундире, который мог просчитывать и свои действия, и действия соперника на много ходов вперед. И к тому же, как вспоминал позднее его маршал Л.-Г. Сен-Сир:
«Наполеону был известен план, принятый Барклаем-де-Толли и состоявший в немедленном отступлении русской армии на правый берег (Западной) Двины, лишь только французы войдут в Россию».
Первоначально 1-я Западная русская армия отступала к Дриссе, чтобы занять оборону в построенном там по плану Фуля укрепленном лагере. Из-за этого разрыв между 1-й и 2-й армиями значительно увеличился. Кроме того, непригодность Дрисского лагеря для обороны стала очевидной не только для генералитета, но и для самого императора Александра I. Он «поддался» уговорам своего окружения и 7 июля отбыл в Санкт-Петербург, чтобы оттуда управлять воюющей Россией. Это во многом развязало руки Барклаю-де-Толли. Для начала русскими войсками оставляется дрисский лагерь-«ловушка».
Отступление русских войск от государственной границы и нежелание Барклая-де-Толли дать неприятельской армии генеральное сражение вызвали недовольство широкой общественности, и прежде всего в рядах самой армии. Отход ее в глубь России был полон трагических впечатлений. И Михаил Богданович, сам не желая того, «вступил в резкий конфликт с генералитетом, армейской массой и гражданским населением».
Причины этого крылись не только в приказах отступать и отступать еще дальше. «Оппозицию» военному министру в его штабе возглавил не кто иной, как сам великий князь Константин Павлович, считавшийся в то время наследником престола. От него главнокомандующий избавился, отправив донесение государю.
Современники и последующие исследователи свидетельствовали: отступление, как неизбежность начала Отечественной войны 1812 года, единственно спасительный в тех условиях ход ведения военных действий, было не понято патриотически настроенным и потому негодующим российским обществом. Начальствующее поведение старшего по положению главнокомандующего обсуждалось в штабе Багратиона и в собственном штабе Барклая-де-Толли, в полках и дворянских семьях, при царском дворе и в придорожных трактирах.
Авторитет военного министра упал, и он уже не мог претендовать на безусловное верховное командование в начавшейся войне. Не мог, прежде всего, в моральном плане. Однако несомненной заслугой Михаила Богдановича стало то, что он сумел сохранить русскую армию для Бородинского сражения.
Многие ли летом и осенью 1812 года понимали правильность отступательной