ошибки наборщиков в словах и в расположении знаков препинания, чтобы потом по основным, выправленным, гранкам вносить исправления во вспомогательные – все это было гораздо ближе к настоящему издательскому процессу, чем начальные фазы, пройденные Джайлзом. Он читал каждую новую книгу сразу же, как она выходила из-под печатного станка, он получал точное знание того, что скрывалось за названиями книг в каталогах. А эти нескончаемые редакторские совещания, дискуссии о том, какая обложка лучше подойдет для той или иной книги, это нарастающее волнение, которое сопровождало каждую новую публикацию.
Джайлзу нравилось все это. Ему нравилось задерживаться на работе позже положенного срока, нравилось работать с полной отдачей. Он не возражал, когда ему говорили, что нужно сделать то-то и то-то. Он даже не возражал, когда его тыкали носом в допущенные им ошибки. Но что ему решительно не нравилось и было почти невыносимым, так это его мать и ее довлеющее присутствие, ее вмешательство во все его дела. Когда отец говорил Джайлзу, что тот отправил наборщикам вычитанную корректуру, не заметив ряда ошибок, Джайлз обмирал от стыда, извинялся и все исправлял. Но когда мать склонялась над его столом, смотрела, как он вычитывает гранки, и указывала на пропущенную им ошибку, когда она приходила в торговый зал и говорила, что хотела бы вместе с ним перепроверить несколько накладных, «дабы убедиться, что они заполнены абсолютно правильно»… Джайлзу хотелось плакать. В подобных случаях матерью руководило не столько желание помочь сыну исправить допущенные оплошности, сколько желание указать на них и продемонстрировать всем, кто находился рядом, свою власть над сыном. Она словно говорила: «Видите, сколько ошибок допускает Джайлз? Я не собираюсь замалчивать ни одну из них. Пусть он мне и сын, но я не намерена терпеть его профессиональную некомпетентность».
В издательском мире хорошо знали о ее собственном перфекционизме, внимании к деталям, почти провидческом умении предсказать очередной зигзаг литературной моды. Это делало Селию легендарной фигурой и в ее собственном издательстве, и за его пределами. О ней говорили, ею восхищались, ей льстили и называли легендой своего времени. Восхищение и лесть были честно заработаны ею. Красивая, блистательная леди Селия запросто общалась с литературными гениями современности, прочно занимала свое место среди опытнейших редакторов, прекраснейших издателей и талантливейших авторов. Все это было правдой; так оно и должно быть. Однако Джайлзу казалось, что мать могла бы проявить чуточку благосклонности и поддержать амбиции и карьеру сына, а не ломать их сплошь и рядом, вкладывая в это столько ярости и неистовства, что иначе как ревностью ее действия не назовешь, хотя само это понятие здесь казалось абсурдным.
– Думаю, мы это все-таки получим, – с порога заявила Венеция, влетая в их с Адель гостиную. – Ну разве это не здорово?
– Давай без сказок!
– Я тебе серьезно говорю. Я слышала разговор мамы с Брансоном. Мама сказала ему, чтобы сегодня пространство перед домом оставалось свободным.
–