поздно.
– А мне какая разница? Любой из вас сейчас был бы до смерти напуган, если бы вступил в старую церковь в такое время, как это, я знаю, но я не из робких, я не боюсь никого живого, и маловероятно, что теперь я буду бояться кого-то из мёртвых.
– Тогда иди!
На это он ответил только тем, что допил стоявший перед ним стакан эля, взвалил на плечи мешок с опилками и вышел на свежий воздух. Уилл Стивенс почувствовал крайнее возмущение и обиду за свою честь, и так как он сказал, что пойдет, а потом кто-то все же выразил сомнение, то он был глубоко оскорблен.
Когда он вышел, то обнаружил, что эта ночь можно было назвать какой угодно, только не привлекательной. Он был еще достаточно трезв, чтобы видеть это и чувствовать. Хотя сильный дождь и прекратился, но в воздухе повис какой-то неприятный туман.
Он пошатнулся на первом же повороте, потому что в лицо ему ударил довольно неприятный порыв ветра, принесший с собой такой поток мелкого холодного дождя, что он мгновенно промок – или вообразил, что промок.
"Неприятно, – подумал Уилл, – но я не вернусь, чтобы надо мной смеялись. Нет, я не вернусь, право же, не вернусь. Если я вернусь, они заставят меня поставить кружку эля на кон, а кроме того, завтра весь приход будет знать, что Уилл Стивенс, пройдя полпути до церкви, побоялся идти дальше. Проклятье, мелкий дождик колет, как иголки…"
Нет ничего более отрезвляющего, чем дождь, и так как он, Уилл, постепенно промокал под мелкими водяными частицами, то действие крепкого эля так же постепенно ослабевало, и к тому времени, когда перед ним встал тусклый, сумрачный силуэт церкви, он был уже почти трезв, насколько это было возможно.
– Ну вот, – сказал он, – наконец-то я здесь. Я ненавижу этот вид дождя, ты едва можешь решить, что он вообще идет, и все же каким-то образом ты промокаешь насквозь. Это все равно что пройти сквозь влажное облако, но все же, так или иначе, я не очень возражаю против этого; я достаточно легко зарабатываю свою гинею. Ха, ха!
Это было отнюдь не неприятное размышление.
– Да, – добавил он, – гинею-то , я зарабатываю достаточно легко, это ясно, но ведь не каждый станет за гинею лезть в чей-то фамильный склеп в такое время. Кстати, интересно, сколько сейчас времени?
Едва Уилл произнес эти слова, как старинные церковные часы пробили двенадцать.
Это были очень серьезные, старые часы, которые нарочито хрипло пробили ровно двенадцать, и Уилл выслушал это с величайшим вниманием, надеясь убедить себя, что пробило только одиннадцать ударов, но ошибки быть не могло – их было двенадцать.
– Правда, – сказал он, – уже так поздно, что я и не подумал…
Уилл стоял на паперти перед церковью, и его пробрала дрожь, а потом он остановился с мешком опилок в руке и прислушался, потому что ему показалось, что изнутри до него донёсся какой-то слабый звук.
– Что это было, а? Что-то… я думаю… нет, я уверен, что слышал что-то. Это очень странно… действительно, очень странно.
Словно давая Уиллу предлог для