что это не моих рук дело, не моя ответственность”». Н.В. Рузский «возражал, спорил, доказывал» и, по его словам, «после полутора часов получил от Государя» его соизволение поручить Родзянко сформировать Ответственный кабинет[173].
Остаётся непонятным, почему Царь вдруг изменил своим убеждениям и согласился на Ответственное министерство? Ни телеграмма Алексеева, ни доводы Рузского не могут быть признаны убедительными в качестве объяснения. Анализ источников приводит нас к выводу, что это решение принималось от имени Государя, но не самим Государем. Около 4 ч. утра 2 марта 1917 г. Н.В. Рузский по телеграфу сообщил М.В. Родзянко о «согласии» Государя. При этом главкосев заметил: «Если желание Его Величества найдёт в вас отклик, то спроектирован манифест, который я сейчас же передам вам. Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”»[174]. Таким образом, будет ли манифест «распубликован» или нет, зависело исключительно от воли Родзянко, а воля Государя при этом совершенно не учитывалась. В связи с этим странной представляется телеграмма, посланная в Ставку генералу Алексееву от имени Государя: «Из ПТК лит. 2 марта 1917. Наштаверху. Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. 1223/Б. Николай»[175]. Телеграмма эта была послана в 5 ч. 25 м. Нетрудно догадаться, что последняя фраза почти дословно заимствована из переговоров Рузского с Родзянко: «Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня 2 марта с пометкой “Псков”». Только эта фраза была сказана за 2 часа до «телеграммы Николая II»!
Во время разговора Н.В. Рузского с М.В. Родзянко от имени Николая II были отправлены телеграммы с приказами о возвращении войск, посланных на усмирение Петрограда. Рузский сообщал Родзянко о том, что «Государь Император изволил выразить согласие, и уже послана телеграмма, два часа назад, вернуть на фронт всё, что было в пути»[176]. Но это сообщение не соответствовало действительности: в 1 ч. 20 м. ночи от имени Царя поступило согласие только на возвращение войск, якобы застрявших в Луге. Телеграммы о полном возвращении войск поступят только в 12 ч. дня 2 марта. Но получается, что в 3 часа ночи генерал Рузский об этом уже знал.
Когда Рузский сообщил Родзянко, что Государь согласился даровать манифест об Ответственном министерстве, то в ответ услышал: «Его Величество и вы не отдаёте себе отчёта в том, что здесь происходит; настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко»[177]. После обычной для него высокопарной демагогии Родзянко перешёл к главному: «Грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определённым требованием»[178].
Судя по всему, Рузский был несколько удивлён таким резким изменением ситуации. Он попытался выяснить у Родзянко причину этого изменения, но в ответ получил лишь новые разглагольствования. Рузский посетовал, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно. Родзянко его заверил, что переворот может быть добровольный и вполне безболезненный