слушать?! Да мы!.. Аще измыслит что недоброе, пойдём на Киев, изгоним супостата!
– Ты не кипятись, – спокойным голосом оборвал Мстиславовы излияния Владимир. – Новгород издавна, ещё от деда твоего, под нашею рукою, и отдавать град сей нет у меня никоей охоты. Но поступить, как ты молвишь – глупо. Святополк намного сильнее нас. За ним – ляхи, угры, Святославичи, Всеславичи. А у нас с тобой кто? Ромея – далеко, не помощница она. Да и к чему которы разводить на Руси? И без того Русь исстрадалась: грады – в руинах, на месте сёл – пепелища, поля сорняками заросли. Ты поезди-ка по Переяславщине, по Черниговщине. Увидишь повсюду кровь, смерть, слёзы. Не о которах – о поганых думать надобно. Потому со Святополком – лукавою сей лисою – воевать по-тихому станем. Ты как воротишься в Новгород, побай[71] со старцами градскими[72], с купцами, со владыкою[73]. Вопроси их: хощут ли, чтоб сидел в Новгороде Ярославец. Уверен: «Нет!» скажут.
– И что тогда? – спросил недоумевающий Мстислав.
– А тогда, аще вызовет тебя Святополк в Киев, поезжай к нему с боярами, смирись с виду, сложи с себя власть в Новгороде, но бояре, но послы от владыки, от купечества – все за тебя станут. Не захощут иметь князя из Святополковых рук. И тогда Святополк уступит, не дурак он, чтоб сколоту[74] великую зачинать. Разумеешь?
– Разумею, отче, – согласно кивнул Мстислав. – Да токмо вельми опасное се дело. Как бы чего худого не вышло.
– Ничего, – успокоил его князь Владимир. – Токмо вот надобно выведать, кто ж в Новгороде из бояр воду мутит. Ставр? Нет, он Святополку ворог первый. Завидич? Вряд ли. Подозреваю я некоего Климу, галичанина.
– То верный мне человек, отче, – возразил Мстислав. – Ко свеям ездил сватом, служил мне исправно.
– Грешки за Климой числятся, и немалые. Святополк запугать его мог. Потому приглядывай за сим боярином.
– Ладно, отец. – Мстислав впервые за время их разговора улыбнулся.
– Как там мать твоя поживает? Всё такая же упрямица? – спросил вдруг князь Владимир.
Лицо его внезапно, в одно мгновение приняло грустное задумчивое выражение, Мстиславу показалось даже, что в глазах у отца проблеснула слеза.
«Ведь любят же, любят друг дружку! И чего расстались?!» – подумал он с горечью и невольно вздохнул.
– Мать? Да жива-здорова! Всё на богомолье рвётся, в Иерусалим, – ответил Мстислав с вымученной улыбкой.
– Она такая. От своего не отступит, – кивнул седеющей головой князь Владимир. – Ты передай: пути до Иерусалима тяжки и опасны. Половцы вдоль рек рыщут, перехватывают караваны купеческие, ладьи. Вот побьём их, тогда. Покуда пускай обождёт.
Отец и сын долго молчали, каждый из них вспоминал прошлое, которое казалось сейчас, с высоты прожитых лет, гораздо более светлым и счастливым, чем время нынешнее.
Наконец Мстислав спросил:
– Ну а у тебя, отче, как? В семье лад?
– Жаловаться грех, – коротко отмолвил отец. – Вон, пятеро чад малых. Да и ты, смотрю я,