студент, – словно услышав его мысли, поправил себя Родион. – Сейчас я временно не учусь.
"Ну, вот! Так бы сразу и сказал: бывший. А то – студент!"
– Да? Ну и где мы постигали азы науки? В институте искусств, небось?
– Почему в институте искусств? Нет. В университете на юридическом факультете.
– Надо же. Коллега, значит… Ну что ж, коллега, давай, рассказывай, за что турнули?
Так, словно речь зашла о какой-то ерунде, о которой и говорить особо нечего, Родион сказал, что никто его из университета не выгонял – сам ушел, когда закончились деньги.
– А вас, – спросил он, – как прикажете звать?
– Меня? Зови Вячеславом Викторовичем, не ошибешься.
– Вы юрист?
– Юрист. Как и ты, тоже бывший.
– Понятно… А сейчас, если не секрет, чем занимаетесь?
– Ничем. Я на пенсии. Аж два дня… Водку будешь?
– Спасибо. Я уже заказал, сейчас принесут.
– Да ладно, – пренебрежительно махнул рукой Третьяков. – Пей пока мою. Мою выпьем, а там, если покатит, за твою возьмемся – не дадим пропасть.
Не дожидаясь согласия, он взял со стола графин и наполнил водкой до краев рюмку из второго прибора.
– Ну что, коллега? За что будем пить? Предлагайте тост.
Застенчиво улыбнувшись, Родион пожал плечами.
– Не знаю. А за что бы вы хотели?
– За что бы я хотел? – медленно подбирая слова, задумчиво повторил Третьяков. – Знаешь, Родя, я бы выпил за то, чтобы нам, одиноким, не было столь одиноко в этом паршивом городе.
– Давайте.
Они выпили, потом закусили, потом недолго помолчали и налили снова.
Через полчаса водка была выпита из первого графина, еще через полтора из второго. За это время Родион успел рассказать о себе: где живет (жил он, по его словам, под кровлей высокого пятиэтажного дома в маленькой каморке, побывав в которой один знакомый писатель по имени Федя, сравнил ее со шкафом). О своей нищей семье, о сестре Дуне, вынужденной терпеть унижение, прислуживая нехорошим людям. О его персонифицированном символе несправедливости мира – противной старухе Алене Ивановне, что день за днем, копейка за копейкой, наживается на чужом горе. О непреодолимом желании разрушить этот мир одним хорошим ударом топора. О своем мрачном прошлом и светлом будущем, которое при неумолимом приближении почему-то представляется не таким уж и светлым.
Согласно кивая головой, Третьяков внимательно слушал Родиона. Иногда, когда становилось скучно, перебивал, иногда, когда было интересно, задавал вопросы, но при этом постоянно ловил себя на мысли о том, что всё-то его недоучившийся коллега лжёт.
"Интересно, зачем… А впрочем, какая мне разница! Может его настоящая жизнь гораздо тоскливей той, о которой он рассказывает. Может, рассказывать ему больше не о чем, или рассказывать о своих бедах ему не так тошно, как слушать о бедах других".
Третьяков не заметил, как напился. А когда заметил, решил пить до конца.
Размашистым движением руки он вытащил из кармана стодолларовую банкноту и бросил на стол.
– Еще