потом же – идеально подошли. Опять – с кавычками! И прямо – вписались, прописавшись. Вместе со всем своим функционалом, как и само кресло. Что функции свои соблюдало и исполняло достойно, так что и именовалось, считалось именно ей. Односпальной кроватью!
Застилаясь днем и в сборке – синим теплым пледом, с коротким и плотным ворсом. А ночью и в разборке – синим тканевым постельным бельем. Словно – покрываясь и укрываясь куполом неба или гладью моря. Океана или озера, реки. Под белым пологом хрустящего, только-только начавшего осыпаться и осыпать. Но еще – и не тронувшего, не дотронувшегося воды. Нетронутого никем, и ничем, снега. Опускающегося сверху.
И теперь – уже точно. Перевалившись на левый бок и левый локоть. Склонившись над полом. Разбросав все подушки и вернув их, одновременно, на место, правой рукой. Она дотягивается, ей же, до источника шума. Расположенного – ровно под ее левой рукой. Поднятой и вытянутой над полом. На нем самом.
Утро!
Неплохо. Просыпаться – с желанием: поскорее заснуть. И жить – с желанием: поскорее уме… Стоп!
Касается правым указательным пальцем, с аккуратным бежевым, средней длины, ногтем, белого, светящегося во тьме комнаты, экрана телефона. Вот-вот готового, по-новой, засиять и заиграть красками триколора, вместе с незатейливой мелодией и словами гимна. Отключает оставшиеся будильники, кроме последнего, вдруг задержится со сборами. И падает обратно, на спину, с руками по швам.
Еще на пять минуточек…
Я же уже проснулась. Почти встала. Осталось – мысли в порядок привести и… Встану точно! Наверное. Может быть. Но на ноги – да. А там… И на руки! Копыта и рога, с хвостом-треуголкой и вилами. Без ничего. Но с красной кожей! Или в белом платье и… Фате! Идя на встречу к алтарю. А мозг мой, в спину, мне кричит: проснулась? На мою беду! С золотыми гуслями, луком со стрелами. И со светящимся нимбом. Посмотрим! Как пойдет… Главное здесь, как и везде, встать!
Заставляя его, и себя, вновь, пусть и ненадолго, но затухнуть. И погрузить комнату, обратно, во всепоглощающую, еще не начавшую светать тьму. И в безграничный и бездонный мрак.
Оправив левой рукой, мельком, тонкую лямку серой шелковой ночнушки, надетой на голое тело, спавшей с ее правого плеча. Она снова утопает в своей синей постели и темноте, черноте вокруг. Борясь с ними обеими, на контрасте, со своей бледной и синюшной, почти меловой и просвечивающейся, алебастровой кожей.
Наступает полная и безоговорочная тишина.
Пустой и мутный, темный взгляд, обрамленный длинными темными ресницами. И широкими бровями. На высоком бледном лбу. Устремлен в белый потолок. Небольшой курносый нос – морщится от однотонности и однотипности.
Пусть и в черную крапинку. Буковку! Но где бы свет был и без тьмы? А тьма, в свою очередь, без света? Правильно – нигде! И это – правильно. Это – правило! Не исключение! Где белое – там и черное. Где черное – там и белое. А где эти оба – там и серое. Что-то из рубрики: