ть соответствующую сюжету позу. Но жесткое сиденье проваливает спину назад, до иллюминатора далеко, дождя за ним не видно. И вообще ничего не видно. Потому что я боюсь летать и всегда беру билет у прохода. Потому что ночь. И потому что иллюминатор закрыт рукавом красного пуховика, на котором спит, прислонившись к борту, симпатичная девушка. Блондинка. Точно по тексту.
Даже в этой истории я чувствую себя лишней. Мой странный обрывок не вписывается никуда. Кроткого и понятного рака у меня нет, а есть тягомотный, старящий, костляво-длинный, обвивающий и душащий системный склероз. Тихо ползущее по организму, протягивающее свои холодные хваткие щупальца нечто. Все, что попадается на пути этого бездушного мерзкого чудовища, все живые, дышащие, мечтающие, веселящиеся, прыгающие и безрассудно делящиеся клетки скомкиваются в грубые холодные рубцы, закостеневают и останавливаются.
Они написали, что зарубцевалась часть легкого, отмирали ткани пищевода, сосуды и мышцы. Потом подумали, обошли палату и переписали с табличек над кроватями еще пару больших и с десяток маленьких диагнозов. Всего на половину печатного листа мелким шрифтом. У меня ни разу не хватило сил дочитать этот список ни с начала до конца, ни с конца до середины.
В груди дважды шевельнулась большая рыба и забила хвостом, дыхание прервалось. Я постаралась поднять подбородок выше, прямо к панели с кислородными масками и глубоко вдохнуть. Сама мысль о печатном медицинском частоколе двенадцатым кеглем сводила с ума и рвала пульс. Из-за рубцов в сердце ритм и без того постоянно сбивался и не мог встать на место. Думать нельзя, думать не нужно.
Фрагмент витража музея Кельвингоув, Глазго (Kelvingrove Art Gallery and Museum, Glasgow)
Помотавшись три месяца между больницами, где среди потока типичных и атипичных пневмоний иногда лечили ноги, но не могли оказать помощь при сбоях в работе сердца, и больницами, где что-то понимали в жизнеугрожающих аритмиях, но были абсолютно бессильны перед остальным списком, загнанная в шах и мат стремительно приближающимся неизбежным выбором между химиотерапией и стоянием изгоем за дверью единственной больницы, где таких брали и пытались помочь, я удивилась и странно обрадовалась заболевшему вдруг в ночи зубу.
Известное дело, зубы там, где лечат правый локоть и левый желудочек, у нас тоже не пользуют. А потому нужно срочно выписаться и снова встать в многомесячные очереди на госпитализации с терапевтами для направлений, направлениями для анализов и анализами для терапевтов для направлений. И где-то в пируэте улучить момент сдать мазок на ковид и заскочить на ходу в открывающуюся раз в неделю дверь врачебной комиссии с его результатом, действительным еще ближайшие полтора дня.
Я честно попыталась найти силы.
Но их не было.
И я поехала умирать.
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -
Умирать нужно было именно поехать. На «пойти, завернувшись в белую простынку», нужна была идейная решимость, философский подход и житейская рациональность. На «лечь и ждать» – бесстрашие и дзен. На «бороться до последнего» – хотя бы какая-то логическая медицинская зацепка.
Ничего из перечисленного в наличии не было. Вопросы, самопроизвольно выстреливающиеся в гулкую пустоту, становились все более редкими. Над полем боя повисала затянувшаяся растерянность, изредка прерываемая одиночным, заранее сдавшимся риторическим возгласом.
В безразличном холодном тумане было спокойно. Хотелось умереть как-то незаметно для самой себя, ничего не решая. Не думать, не помнить. Заранее немножко подгрузиться успокоительными и потихоньку сойти с ума. Сидеть на лавочке у подъезда и щуриться на солнце. Но лавочки у подъезда нет, найти солнце в Петербурге нужно очень постараться, к тому же каждый день страшно хотелось есть, в силу чего сумасшествие, с его толерантным отношением к умению пользоваться банковской картой и выключать газ оказалось непозволительной роскошью.
Ко всему прочему, абсолютно нелогично и активно хотелось жить. Хотя бы наблюдать жизнь. И не из окна больничной палаты. Даже если не можешь сам, можно просто лежать и смотреть, как проплывают мимо облака и ходят люди. Главное – незаметно лечь в нужном месте, чтобы никому не мешать, чтобы об тебя не спотыкались и не падали.
Мысль о поиске места для залегания немного грела душу призрачной надеждой на возможность применения в этом процессе хотя бы каких-то традиционных мыслительных операций. Главным было убедить себя, успокоить, что выбранный путь рационален, а для этого требовалась хотя бы видимость применения общепринятых алгоритмов принятия решений.
Я купила толстую тетрадку и ручку. Разделила чистое полотнище вдоль на плюсы и минусы, подписала колонки и обвела фломастером. Переключаясь, чтобы перевести дух, между вкладками с одиннадцатью сезонами волшебной сказки и медицинскими исследованиями, пыталась сосредоточиться и обосновать план действий на основе прогнозов выживаемости и приблизительных сроков.
При любом коротком нажатии на медицинские