из списка пап папа, и он всех наперечёт пап знает, так как сам их в списках на этот престол утверждает, – бытует такое утверждение среди вот таких пап, – и ему как-то неслыханно слышать, что у пап есть мирские дела с каким-то мирянином, хоть и претендующим на место в раю. А за такое его панибратство с папой, где он посмел оттесать его тёзкой и вовсе убить его мало (но за такие дела преследуются в раю и поэтому такие методы приведения в чувства ослушников не приветствуются). И понятно, что Пётр тут начинает выдумывать всякие препоны для Гришки, вознамерившегося такие вещи заявлять. И Пётр хитро так, через прищур глаз посмотрел на Гришку и спрашивает его. – А какого такого папу Григория вам позвать?
А Гришка и не понимает в чём тут заминка, видя во всём этом препирательстве Петра его язвительный и привередливый характер. Я, мол, пострадал за это место на небесах, а всему этому люду, для того чтобы попасть сюда, теперь и ничего делать в особенности и не нужно. Не пакости по большому, и в общем, всего этого достаточно, чтобы тебя наверху, в раю, ждали. Вот он и старается максимально осложнить проход в рай людей, всю свою жизнь старавшихся не навредить человечеству, не слезая со своего дивана, испытывая тяготы такого своего местожительства, глядя с утра до ночи телевизор.
– Самого последнего. – Заявляет Гришка. И тут же ловит на себе полный радости взгляд Петра, как понимается Гришкой, ничего ему хорошего не сулящий. Что сейчас же им и выяснилось. При этом в такой словесной подробности, что Гришка охренел от такой иезуитской хитроумности этого Петра (а то, что Гришке на ум начали приходить такие им неизвестного качества слова, то всё объяснимо тем, что с кем пару минут пообщаешься, то этой гадости от него и наберёшься).
– А разве вам неизвестно, – чуть ли неоткрыто усмехается этот Пётр, – а скорей неизвестно, чем известно, – делает он оговорку и озвучивает то, что хотел сказать, – что последний, по вашим словам, Григорий, Григорий XVIII, не есть папа, а он признан за антипапу. – И Пётр на этих словах не удержался оттого, чтобы с победоносным видом посмотреть на Гришку. А Гришка, охреневший от такого бюрократизма небесной канцелярии, готовой на всякие несусветные выдумки, чтобы не допустить человека заслужившего своё место в раю до своего места, – они вообще охренели тут от безнаказанности, для них уже папа не папа, а какой-то антипапа, – в сердцах плюнул под ноги Петру и решил пойти прямиком в ад, где, скорей всего, таких препон для попадания туда нет.
Но как ошибался Гришка, уверовав в открытость для каждой заблудшей души этого адского места, где по его наивности думалось, нет всей этой бюрократии и можно быть откровенно честным со всеми. А там, как им по прибытии в это смрадное даже на входе место выясняется, ждёт точно такой формализм при встрече, бюрократический взгляд и не пойми кого на входе, и даже обращённые к нему вопросы несут в себе всю ту же содержательную направленность и внутреннюю демагогию.
– Значит, решили, Григорий Пантелеймонович, что вам у нас самое место? –